Дерби и Дизраэли не хотели смещать Палмерстона, боясь, что от этого станет только хуже, поэтому они заключили с премьер-министром трехлетнее «перемирие», разумеется не утратив своих прав лояльной оппозиции. Дерби советовал Дизраэли уговорить Палмерстона опереться на поддержку консерваторов — «учитывая преклонный возраст и немощь Палмерстона, чем чаще они смогут выступать одним лобби против радикалов, тем будет лучше». Он сам также сообщил Палмерстону, что тот может полагаться на консерваторов в любой момент, когда ему угрожают требования радикалов. Однако к этому времени популярность Палмерстона восстановилась настолько, что он вполне мог без этого обойтись. Однажды он прогуливался с коллегой по Хрустальному дворцу. Ставший свидетелем этого случая виконт Оссингтон писал: «Когда он появился в поле зрения, всех, кто был в здании — мужчин и женщин, молодых и старых, — как будто пронзило электрическим током: “Лорд Палмерстон! Здесь лорд Палмерстон! Браво! Ура! Да здравствует лорд Палмерстон!”»
Так или иначе, главные действующие лица Вестминстера были крепко связаны друг с другом «итальянским вопросом» и вероломством австрийских хозяев Италии, хотя стороны этого конфликта ни у кого не вызывали особенной симпатии. Во внешней политике так было всегда. Иногда Англия нарушала собственные правила, но по большей части она все же старалась держаться в стороне от зарубежных конфликтов, которые чаще всего оканчивались ничем. Писатель Джон Трелони даже предполагал, что внешняя политика помогает правительству держаться на плаву в полном опасностей мире: «Очень многие в этот момент испытывают огромные опасения по поводу текущих перемен и их возможных последствий. Америка, Франция, Италия, Польша, Венгрия — опасность повсюду. Кто откроет первым танцем этот бал смерти?» Таким человеком стал Наполеон III, объявивший войну Австрии. Его поддерживал новый союзник — Сардиния, стремившаяся вырвать итальянские территории из пасти Австрии. После поражения при Монтебелло и Сольферино австрийцам пришлось смириться с очередным переходом земель от одного властителя к другому. Так был устроен мир. А сельский житель по-прежнему смотрел на небо в ожидании дождя.
В начале 1861 года в Annual Register с воодушевлением писали: «Внутреннее состояние страны в начале 1861 года в целом благополучное и спокойное… Состояние сельскохозяйственных и производственных интересов… очевидно стабильное. Если в какое-то время ранее существовала потребность в конституционных изменениях, то теперь она, по-видимому, совершенно иссякла». Тех, кто предсказывал наступление спокойных и довольных времен, ждало жестокое разочарование. Весной и летом этого года снова возникла опасность французского вторжения, которая вызвала панику среди легковерных и могла бы расстроить финансы страны, если бы их не охранял непоколебимый Гладстон. В этом же году он отменил акциз на бумагу, что, по словам самого Гладстона, привело к «живому, энергичному, постоянному и успешному развитию в стране дешевой прессы. Самые разнообразные и многочисленные слои населения обнаружили, что новости общественной жизни каждое утро могут поступать к ним прямо в руки, и это зажгло для них новый свет, открыло новую эпоху в жизни».
Страх перед Францией сменился гораздо более сильным страхом разрыва отношений с Соединенными Штатами. В мае 1861 года там разразилась Гражданская война. Симпатии в Вестминстере разделились. Когда семь рабовладельческих штатов вышли из Союза, у английской администрации возникла проблема, еще более обострившаяся в связи с расколом общественного мнения. Значительная часть публики поддерживала Юг, с которым была налажена легкая и прибыльная торговля (вопрос рабства в расчет не принимали). Остальные симпатизировали более современному Северу с его деловыми успехами и инстинктивным стремлением к экономическому и социальному прогрессу. Так или иначе, большинство (или как минимум большее меньшинство) в кабинете министров поддерживало Юг на том прагматическом основании, что Север вряд ли сможет победить Конфедерацию.
Хотя Англия провозгласила нейтралитет, это заявление вскоре было серьезно скомпрометировано, когда корабль северян перехватил двух видных южных политиков на пути в Англию. К счастью, новости тогда распространялись медленно, и это не разожгло огонь войны еще сильнее. Все больше людей считало, что необходимо держаться как можно дальше от этого столкновения, благополучно забывая, что именно английские государственные деятели и английский парламент способствовали приходу рабства в эти далекие земли. Рабочие поддерживали Север, промышленники — Юг. Работники ткацких фабрик Манчестера и других городов лишились мест из-за резкого сокращения поставок хлопка и, если можно так сказать, испытывали по поводу американской войны смешанные чувства. Палмерстон, стоявший на стороне южан, был убежден, что Север никогда не победит, и отпускал немало шуток в адрес воюющих сторон. Диккенс также предпочитал южан, полагая, что только эти люди способны обуздать чернокожее население. Гладстон в один из свойственных ему моментов загадочной глупости заявил: «Джефферсон Дэвис и другие лидеры Юга создали армию. Судя по всему, они также создали флот. Но они создали и нечто большее, чем армия и флот вместе взятые, — они создали нацию». Однако военные успехи северян напомнили Палмерстону, что было бы глупо поддерживать проигравшую сторону.
Принц Альберт немало сделал для разрешения этого запутанного и неоднозначного конфликта, но это была едва ли не последняя услуга, оказанная им приемной родине. В декабре 1861 года он умер на 22-м году брака с Викторией. Лишь четыре года назад его сделали принцем-консортом, формально для того, чтобы укрепить его позиции в управлении страной. Некоторые говорили, что он, по сути, исполнял обязанности короля, хотя королеве вряд ли понравилось бы такое утверждение. Пожалуй, справедливо будет сказать, что Альберт занимался министерскими и правительственными вопросами, которыми не слишком интересовалась его жена.
Однако она жалела, что возложила такое бремя на его, как она называла это, «бедный милый желудок». Альберт долгие годы страдал синдромом раздраженного желудка, не позволявшим ему нормально переваривать пищу и вызывавшим болезненные спазмы. В настоящее время исследователи считают, что у него был рак брюшной полости или болезнь Крона. Кроме того, у него часто болели зубы и воспалялись десны. Должно быть, он понимал, что конец близок, но вряд ли ему хотелось сообщать подобные новости королеве. «Я не цепляюсь за жизнь, — говорил он ей, — но ты держишься за нее, и очень крепко».
Викторию позвали в Голубую комнату Виндзорского замка, где лежал Альберт. «О да, это смерть, — сказала она. — Я знаю это. Я видела ее раньше». Он медленно угасал, подкрепляясь только бренди. Мельбурн однажды сказал ей: «Английские врачи убивают тебя, французские просто позволяют тебе умереть». Английские врачи, как обычно поставленные в тупик наблюдаемыми симптомами, пытались смягчить боль словами утешения.
После смерти мужа королева сразу надела траур и не снимала его много лет. Она соткала кокон, из которого годы спустя вылетела черная бабочка. Она отменила все свои государственные и личные дела. Вся страна, от лавочек на углу улиц до огромных новых универмагов, задрапировалась в черное. Театры, концерты и массовые развлечения были отменены. Королева на два года совершенно отошла от общественной жизни и появлялась только на открытии очередной статуи или бюста Альберта. Это был подлинно артурианский, теннисоновский траур. Она плакала о том, что теперь некому было называть ее Викторией, о потере единственного человека, на которого могла безоговорочно положиться. Изредка ее видели на заднем сиденье ландо — маленький черный комочек с жалким лицом. Она не вела никаких дел и нигде не появлялась, пока некоторые не начали задаваться вопросом, осталась ли у нее вообще какая-нибудь цель в жизни.
