Пытаясь предложить ей поучаствовать в том или ином публичном мероприятии, ее министры наталкивались на несгибаемое сопротивление. Виктория писала:
Лорду Расселу и лорду Палмерстону пришлось согласиться, что от женщины, лишившейся мужа, обремененной тяготами правления, слабой здоровьем и совершенно неспособной вынести хлопоты представительства, нельзя ожидать, чтобы она развлекала принцев так, как прежде. Следовательно, она не может их пригласить. Она сама жестоко страдает из-за того, что не имеет сил поступить так, как должно, — и все же она не может этого сделать.
У нее был наследник Альберт Эдуард, или Берти, которого она считала даже меньше чем бесполезным. Однажды она посчитала нужным записать в дневнике: «Он совершенно не красавец. У него чересчур большой нос и рот, он слишком сильно приглаживает волосы и одевается как пугало, — право, его можно назвать как угодно, только не красивым».
Она никогда не обращалась к нему за советом или утешением. После смерти мужа горе привело ее почти в каталептическое состояние. Если кто-то осмеливался дать ей совет или рекомендацию, она приходила в ярость. Она думала только о том, как сохранить память о муже — в его честь было открыто множество парков и памятников. Судя по всему, мягкие попытки Альберта наставить ее в искусстве и мастерстве правления по большей части прошли впустую, и к середине 1860-х годов республиканцы Англии обрели второе дыхание всецело благодаря упрямству ее величества. Однако неверно было бы говорить, что она совсем отошла от дел. Правивший во всех уголках Европы разветвленный королевский клан убедил ее, нравится ей это или нет, вернуться к участию в жизни мира, но у нее было одно условие. Она писала: «Я также хочу повторить одну вещь и подчеркнуть, что это мое твердое и бесповоротное решение: его желания, его планы, касающиеся всех вещей, его взгляды, касающиеся всех вещей, станут моим законом!»
Гладстон укреплял свои позиции в кабинете министров. Разрабатывая бюджеты, он действовал осторожно, непреклонно защищая при этом свободу торговли и интересы империи. Он понимал, что у него нет шансов вытеснить Палмерстона и ему придется просто дождаться его смерти (которая, вероятно, была уже не за горами). Что касается дальнейшей избирательной реформы, которую поддерживал Гладстон, премьер-министр на время отложил ее в сторону. Торопиться было некуда. Реформа имела непростую историю. Дважды ею безуспешно пытался заняться Рассел, Палмерстон собирался провести ее, но тоже не выполнил своего обещания. Вероятно, имело смысл поднять этот вопрос еще раз, когда публика будет настроена флегматично, а значит, не возникнет никаких серьезных проблем. Закон о реформе 1832 года не принес предсказанных результатов, и не было никаких оснований полагать, что новый закон позволит получить их сейчас. В любом случае бесконечно злить промышленный рабочий класс было неразумно и нецелесообразно.
Рано или поздно перемены должны произойти, и чем раньше это случается, тем более политизированным становится этот процесс. В Англии давление нарастало медленно и постепенно. В октябре 1858 года Энгельс писал Марксу: «Британский рабочий класс, в сущности, делается все более и более буржуазным». Нельзя сказать, что это позволило властям вздохнуть спокойно, поскольку было совершенно ясно: чем более «буржуазен» рабочий, тем больше он требует определенных гражданских прав. Еще один наблюдатель середины XIX века вносит в эту картину завершающий штрих. Генри Мэйхью писал:
…Ремесленники почти все до единого горячо увлекаются политикой. Они достаточно образованны и рассудительны, чтобы осознавать свою важность для государства. Неквалифицированные рабочие — совершенно другой класс людей. Они пока интересуются политикой не больше, чем лакеи, и, вместо того чтобы придерживаться отчаянно демократических взглядов, похоже, не имеют вообще никакого мнения о политике, а если имеют, то выступают скорее за то, чтобы «все оставалось как есть», а не за власть трудящихся.
Палмерстон периодически приезжал в регионы, чтобы встретиться с народом, и обычно заявлял, что их воодушевление «растрогало» и «утешило» его. Говоря языком боксеров того времени, он был «бойцовым петухом», и ему оставалось выиграть еще несколько раундов, но он пока не был к этому готов.
19
Неожиданная революция
Виконт Палмерстон и лорд Джон Рассел, министр иностранных дел в администрации Палмерстона, соблюдали главный принцип внешней политики и старались держаться подальше от неприятностей. Они не стали ввязываться в итальянский конфликт и, что еще важнее, не стали ввязываться в войну в Соединенных Штатах, грозившую обернуться бесконечными затруднениями. Когда Наполеон III предложил европейским армиям пересечь Атлантику, в Министерстве иностранных дел наступила кратковременная паника, прежде чем все сообразили, что это совершенно нереальная идея. В остальном расстановка сил оставалась прежней. Франция все так же была врагом, а с Германией Англию все так же соединяла обширная и запутанная сеть королевских родственных связей. Впрочем, нежелание англичан участвовать в европейских войнах не означало, что военные силы страны бездействовали. Редко выдавался год, когда армии и флоту не приходилось отражать опасности, грозившие империи в далеких землях от Афганистана до Зулуленда. По этому вопросу не возникало никаких политических разногласий. «Партия тори, — говорил Дизраэли, — занимает верное положение только тогда, когда представляет общественные принципы. Только тогда она по-настоящему непобедима. Только тогда она может поддерживать престол и Церковь, величие империи, свободу страны и право большинства».
Когда в январе 1863 года Россия заявила о своих конституционных правах на Польшу и польские революционеры развязали ожесточенную гражданскую войну, Англия смотрела на происходящее с ужасом. Однако она ограничилась лишь расплывчатыми угрозами. Когда Рассел осторожно поинтересовался у австрийского посла, не собирается ли Австрия применить силу против России, посол в ответ задал ему такой же вопрос. «Как я и ожидал, — сообщал он затем, — лорд Рассел сказал, что они пока еще не изучали подобную возможность, и, не будучи готовым ответить мне, он просит меня считать, что он не задавал своего вопроса». Так велик был страх оказаться втянутыми в чужие дела.
В следующие два или три года, пока немецкие и австрийские армии маршировали по Европе, позиция Англии не изменилась. В эпоху, когда весь мир преобразился благодаря научному и коммерческому прогрессу, в Европе также происходили бурные перемены. Отто фон Бисмарк угрожал не всем, но мешал многим. В 1861 году объединилось Королевство Италия, следующим ожидали появления объединенной Германии: Бисмарк твердой рукой собирал воедино многочисленные немецкие княжества и королевства под властью Пруссии. Все это не имело непосредственного отношения к истории Англии, если только не рассматривать ее как часть грандиозной европейской головоломки, но важно отметить, что именно Бисмарк был настоящим хозяином положения, а Англия играла в создании облика Европы конца XIX века почти незаметную роль.
