Граф Дерби, в свою очередь, считал, что пришло время консерваторов. За его плечом стоял главный манипулятор того времени, Бенджамин Дизраэли. То было третье консервативное правительство меньшинства под началом Дерби, но, как он сообщил коллегам из палаты лордов, он «не намеревался в третий раз служить временной затычкой до тех пор, пока Либеральная партия не соблаговолит уладить свои разногласия». Каким-то почти волшебным образом он намеревался превратить свое меньшинство в большинство и разработать программу реформы, способную привлечь массу сторонников.
Он пока не очень хорошо понимал, кто может поддержать реформу. Он обратился к врагам своих врагов, видным адолламитам, — но они не пошли ему навстречу. В конце концов, они были либералами, даже если выступали против реформы. Лорд Шефтсбери, за которым закрепилась репутация человека, поддерживающего любые гуманистические начинания, также отказался помочь ему. Что касается консерваторов, они представляли собой разношерстное сборище из либеральных консерваторов, консервативных либералов и консервативных радикалов, и не было никакой уверенности, что всех их удастся сплотить ради общей цели. И все же реформа была необходима. Предыдущие неудачные попытки ее сторонников и бесконечные проволочки противников создали импульс противодействия, который больше нельзя было отрицать. Дерби написал Дизраэли: «Я неохотно прихожу к выводу, что нам придется заняться вопросом реформы».
Дизраэли не был так в этом уверен. Он видел, как другие министры, включая Гладстона, терпели поражение из-за вопроса, для которого как будто не существовало однозначного решения. Этот вопрос требовал вдумчивого изучения, однако с ним нельзя было бесконечно затягивать, иначе тори, по словам Дизраэли, «могут исчезнуть, как якобиты или неприсягатели». «Я решительно настроен, — добавлял он, — отстаивать право партии на свободу действий и не позволить запереть тори в клетке, выстроенной вигами и радикалами, заключить в некий магический круг, из которого они не могут вырваться под страхом смерти». Публика же вела себя апатично. Девять человек из десяти кричали: «Мы должны получить Закон о реформе!» — но восемь из девяти шептали друг другу: «Но кому он вообще нужен?» Так, по крайней мере, это видел Булвер-Литтон.
Однако Дерби не собирался уклоняться от решения проблемы. Он сообщил Дизраэли: «Королева на днях беседовала со мной об этом. Она сказала, что всем сердцем желает, чтобы все уладилось, и если бы она лично могла сделать что-нибудь, чтобы свести все мнения воедино, она с готовностью это сделала бы». Это было не совсем королевское приказание, но его все же нельзя было пропустить мимо ушей. Дизраэли отверг предложение королевы об объединении консерваторов и либералов как фантастическое, но он понимал, как опасно продвигать избирательную реформу на незнакомой территории. Никто не поверит, что консерваторы настроены серьезно, до тех пор, пока они не выдвинут более смелую программу, чем те, что предлагали Гладстон и Рассел. Они не могли позволить, чтобы оппозиция их обскакала. Им нужно было разработать такой закон, который отодвинет Гладстона и других в тень.
Вся слава в конечном итоге досталась Дизраэли, — к тому же подразумевалось, что он со временем заменит Дерби. Его политическая ловкость и проницательность, возможно, не всем были по вкусу, но многих он по-настоящему ошеломлял и восхищал. Было совершенно неясно, какие планы он вынашивает на самом деле, за исключением того, что он явно хотел оставаться у власти как можно дольше. Чтобы расчистить путь к парламентской реформе, он уступал и менял отдельные положения. Судя по всему, он просто хотел победить — говоря тогдашними словами, «натянуть нос» вигам, — победить в их игре, направленной на расширение электората. И стоило этой двери однажды открыться, как ее стало невозможно закрыть, а из путаницы и неразберихи в конце концов возникла работающая демократия, положению которой ничто никогда не угрожало всерьез.
Дизраэли был великим импровизатором, мастером неожиданностей и превосходным тактиком. Он предложил существенно расширить избирательное право, распространив его на всех домовладельцев, и при поддержке некоторых своенравных вигов отбил все попытки ограничить или сузить численность нового электората. Были внесены поправки, увеличивающие число избирателей, а в начале лета билли о расширении избирательного права выдвинули некоторые рядовые члены парламента. Избирательный ценз по домовладению предлагали сократить с трех лет до одного года. Право голоса при этом предоставлялось владельцам и нанимателям жилья арендной стоимостью не менее 10 фунтов. В феврале 1867 года Дерби заявил в палате лордов о необходимости поддерживать добрые отношения с «великой республикой на другом берегу Атлантического океана», явно подразумевая, что не все республики населены волками и гиенами. Он объявил, что Дизраэли вскоре выступит с определенными планами, которые потребуют «взаимного терпения». В тот день, когда Дизраэли должен был представить свои предложения, статс-секретарь Индии виконт Крэнборн произвел расчеты и пришел к выводу, что новые избиратели составят 60 % в избирательных округах.
Получив сообщение Крэнборна, Дерби сразу же написал Дизраэли: «Прикладываю бумагу, полученную сию минуту. Полная гибель! Во имя всего святого, что нам теперь делать?» Вероятно, можно было выработать компромисс, который никого не удовлетворил бы. Дерби, черпая силы в поддержке Дизраэли, отверг компромисс. Он введет избирательное право для домовладельцев, чего бы это ни стоило его партии. Это было даже не дело принципа, а дело чести. Согласно разработанному плану, голосовать мог любой мужчина, способный подтвердить, что проживает в этом месте не менее двух лет и платит местный налог на бедных. Это была только первая из нескольких поправок, неуклонно расширявших сферу действия избирательного права. В результате даже сам Дерби не знал, какое количество человек должен будет затронуть новый закон. То, что началось как попытка изменить характер сельского представительства, завершилось введением избирательного права для всех домовладельцев.
Дизраэли стал посредником и проводником нового закона. Он знал или чувствовал, что консерваторы будут следовать за ним до тех пор, пока он сможет удерживать политическую инициативу и противостоять возражениям вигов. По этой причине Гладстона игнорировали, а Дизраэли считали тем, кто способен сочувственно отнестись к радикальным предложениям о расширении избирательного права. Поскольку консерваторы в целом ничего не теряли из-за этой инициативы, они вполне могли с воодушевлением ее поддержать.
Здоровье Дерби ухудшалось, он постепенно слабел, однако консерваторов охватил почти лихорадочный приступ радикализма. Они хотели превзойти Гладстона, они всей душой стремились к этому, и в любом случае подробности и цифры статистики их только утомляли. Дизраэли говорил сжато и резко, но самое главное — он был непредсказуем. Гладстон успел наскучить многим коллегам. Они хотели скорее покончить с этим делом, попутно сделав Консервативную партию намного более привлекательной и могущественной, чем раньше. «Несомненно, мы ставим великий эксперимент, — если можно так выразиться, мы совершаем прыжок в кромешной темноте, — сказал премьер-министр после того, как Закон о реформе прошел в парламенте. — Но я полностью доверяю здравому смыслу моих соотечественников». По сути, «здравый смысл» заключался в том, что число радикалов в парламенте обычно составляло от 50 до 100 человек и они интересовались не столько положением масс или общим избирательным правом, сколько продвижением промышленных и торговых реформ.
