Везде, кроме Ирландии, британцы действовали намного более уверенно. К примеру, в 1868 году британские войска под командованием сэра Роберта Нейпира успешно вторглись в Эфиопию и спасли несколько британских заложников. Это было не только дело чести, но и проявление имперского инстинкта. Именно в это время общее безразличие публики к делам империи постепенно сменилось интересом и воодушевлением. Открытие телеграфного сообщения с Австралией породило новое чувство общности. Стало ясно, что и другие страны также стремятся создать собственные империи — главным инициатором здесь была, разумеется, Германия. Италия, Германия и Соединенные Штаты добились национального единства. Почему бы и Британии не образовать подобный союз со своей империей? Расширение избирательного права в 1867 году привело к появлению массы городских избирателей, среди которых было немало зарождающихся империалистов. Один член палаты общин жалел, что новое правительство не осознает «живого интереса общественности, и особенно рабочего класса, к отношениям метрополии с ее колониями». Другой парламентарий выражал сожаление по поводу того, что «правительство равнодушно к желаниям и чаяниям колонистов, а палата общин не уделяет внимания их нуждам и требованиям».
Многие всерьез верили, что Гладстон и его коллеги хотят избавиться от колоний, поскольку те отвлекали их от внутренних проблем и ирландского вопроса. Рабочие направили королеве обширную петицию, в которой говорилось: «Мы с тревогой и негодованием узнали, что Вашему Величеству советуют согласиться на отказ от колоний». Слово «империализм» появилось только в 1878 году, но соответствующие настроения существовали уже за несколько лет до этого. Летом 1868 года возникло Общество по делам колоний, препятствовавшее любым проявлениям сепаратизма. Его деятельности во многом способствовала политика государственной поддержки эмиграции в Австралию и другие страны. У. Э. Форстер, один из главных представителей интересов правительства, заявлял: «Я верю, наступит время, когда государственные деятели сплетут сеть, которая объединит между собой всех говорящих на английском языке жителей наших колоний… и свяжет их с метрополией в одну великую конфедерацию». В 1870 году Джон Рёскин прочитал лекцию, в которой также проявил себя убежденным сторонником империализма: «Вот что должна сделать Англия, если не хочет погибнуть: ей следует как можно быстрее основать как можно больше новых колоний. Захватить все плодородные ничейные земли, на которые ступит ее нога, населить эти земли самыми энергичными и достойными людьми и внушить своим колонистам, что их главная добродетель — быть верными своей стране, а их первая цель — как можно дальше распространить могущество Англии на суше и на море».
Эдуарду Кардуэллу, военному министру в кабинете Гладстона, поручили провести реформу армии. Он установил стандарты профессиональной подготовки для офицеров и настаивал, что для продвижения по службе необходимы в первую очередь заслуги, а не деньги. Однако это еще больше испортило отношения между королевой и премьер-министром: Виктория считала офицеров своей личной армией. Кардуэлл отменил наказание плетьми в мирное время и подготовил закон о вербовке, согласно которому мужчины могли вступать в армию на более короткие сроки. Одновременно Хью Чайлдерс произвел реформу на флоте, опираясь на аналогичные принципы экономии и эффективности. Он сократил численность эскадр на дальних станциях и стянул флот ближе к дому.
Гладстон по-прежнему оставался для многих загадкой. Выразительный портрет нарисовала писательница Эмили Иден:
Я полагаю, он очень умен, и притом добродушен: он изо всех сил старается опустить свой ум до уровня моего, но ему это не удается. Он всегда стоит выше меня. Он не просто беседует — он рассуждает, и, увы, чем больше он говорит, тем меньше я его понимаю. Кроме того, в приверженцах «высокой церкви» есть нечто такое, что я не могу точно определить, но хорошо чувствую в их присутствии, — нечто иезуитское. Они как будто никогда не дают себе воли. Одним словом, он для меня недостаточно легкомысленный. Даже если замочить его в кипятке, хорошенько выстирать и выкрутить, не думаю, что из него удастся выжать хоть каплю веселья.
Гладстон организовал четырехдневные дебаты для обсуждения трех резолюций по Ирландии, одна из которых касалась отмены церковных податей. Он протолкнул Закон о реформе ирландской церкви, который не только отделил ее от государства, но и лишил ее пожертвований. При всей своей запутанности и противоречивости этот акт действительно помог умиротворить Ирландию, одновременно смягчив недовольство и католиков, и пресвитериан. Он также должен был стать первым шагом к примирению с ирландцами. Гладстон говорил три часа, и даже Дизраэли признал, что ни одно слово его речи не было сказано впустую.
На самом деле Гладстон мало знал об Ирландии и никогда не бывал там, но обладал хорошо развитым чувством момента. Однажды он сказал: «Самый поразительный дар, врученный мне, — это умение понимать суть фактов определенной эпохи и их взаимное соотношение». Другими словами, у него было высокоразвитое и глубоко интуитивное историческое чутье, на которое он и полагался, выбирая время для действия.
В 1870 году он подготовил ирландский земельный билль истинно гладстоновской сложности, при этом оставшись верным обещанию, которое дал, когда рубил деревья в своем поместье. Теперь арендаторы могли получить компенсацию за любые улучшения, которые вносили в свои жилища, и могли требовать компенсации, если их выселяли по каким-либо причинам, кроме неуплаты. В долгосрочной перспективе эти меры почти ничего не изменили, но Гладстону понадобилось много сил и изобретательности, чтобы провести предложение через палату лордов, где, естественно, были настроены враждебно к любым мерам в пользу арендаторов. Примечательно, что Дизраэли не поднял шума из-за закона, который вполне можно было назвать антиторийским. Фигурально выражаясь, он закрыл ладонями глаза, уши и рот. Гладстон также предложил королеве основать в Ирландии резиденцию для королевской семьи, чтобы сделать приятное ирландскому народу. Виктория с ужасом отвергла эту идею: у нее и без того было слишком много мрачных, продуваемых сквозняками дворцов.
Кроме этого, первое правительство Гладстона приняло ряд других законов, в том числе закон об образовании У. Э. Форстера, который произвел в образовательной практике настоящую революцию, имевшую глубокие и благотворные последствия. Об упразднении церковных школ не могло быть и речи: они служили основным и часто единственным источником образования. В системе образования господствовали благотворительные школы, финансируемые двумя крупными религиозными организациями: «британская школа» нонконформистов и «национальная школа» англиканской церкви.
Форстер увеличил государственные субсидии благотворительным школам, но что еще важнее, он создал систему государственных школ-интернатов под управлением местных советов нерелигиозного характера (хотя в этих школах также проводили ежедневные богослужения). Они финансировались из местных податей и при необходимости получали государственные субсидии. Большего Форстер и Гладстон сделать не могли: создание общенациональной школьной системы обошлось бы слишком дорого. Впрочем, они уже немалого добились. В 1870 году, когда был принят Закон о начальном образовании, в Англии было менее 9000 школ. Двадцать лет спустя в стране работало уже 20 000 школ. Большинство наконец согласилось, что национальная система образования необходима. Это было неизбежно. Даже Роберт Лоу, один из самых яростных противников реформы, признавал: «Я полагаю, нам придется заставить наших будущих мастеров выучиться грамоте». Им предстояло не только выучиться грамоте. Они должны были научиться уважению. Они должны были научиться послушанию. Они должны были научиться читать, писать и считать — говоря словами того же Лоу, «получить образование, имеющее практическую пользу в их работе». Или, как выразился Тоуни, иметь достаточно образования, чтобы понимать команды.
