К этому времени популярность королевы почти восстановилась, и в этом ей неожиданно помог ее сын. Дело могло кончиться совсем плохо, если бы не внезапная тяжелая болезнь Берти в десятую годовщину смерти его отца. В конце ноября 1871 года принц Уэльский заболел брюшным тифом. Его отец когда-то тоже страдал этой болезнью — и в это же время года. Сначала принцу как будто стало лучше, но затем его положение настолько ухудшилось, что Виктория поспешила к нему в Сандрингем. 11 декабря одна газета зловеще написала: «Принц еще жив, поэтому мы еще можем надеяться». Три дня спустя, в годовщину смерти Альберта, публика замерла в напряженном ожидании. Кризис миновал, и принцу стало лучше. Все время, пока он медленно шел на поправку, страна поддерживала королеву. Возникает вопрос, как разгневанная нация, бесконечно критикующая монархию, могла вдруг превратиться в нацию, исполненную сочувствия к монархине. Возможно, дело было в том, что публика вдруг увидела в Виктории не королеву, а мать? Звучит ужасно банально, и все же это одна из тех общечеловеческих ценностей, которые никогда не теряют значения. Кроме того, не следует забывать о непостоянстве и безумии толпы.
Итак, Виктория вышла из своего добровольного заточения. Вместе с сыном и невесткой она отправилась в открытом ландо в собор Святого Павла на благодарственную службу. С этого времени ее стали называть матерью народа. В тот день произошло еще одно знаменательное событие: толпа, собравшаяся на богослужение, холодно встретила Гладстона, но бурно рукоплескала Дизраэли. На то были свои причины. Дизраэли взял курс на «консервативную демократию». Гладстон, несмотря на победу на всеобщих выборах — или даже благодаря этому, — несправедливо считался помехой на пути перемен. Дизраэли был необычайной личностью — не столько человек, сколько персонаж, наподобие игральной карты. Немного позднее один консерватор видел его в Карлтон-клубе, где он сидел неподвижно, как мраморная статуя, уставившись в пространство, «словно видел перед собой другой мир». «Я скажу вам, о чем он думал, — сказал ему другой парламентарий. — Он думал, что снова станет премьер-министром». Произнося речь в Хрустальном дворце весной 1872 года, Дизраэли объявил, что люди, недавно получившие избирательные права, консерваторы «в самом чистом и высоком смысле слова». Они «гордятся тем, что принадлежат к великой стране, и желают сохранять ее величие». В тот момент, когда Гладстон оказался в затруднительном положении, Дизраэли выдвинул последовательную политическую программу. По его словам, «перед партией тори или, как я с этих пор намерен называть ее, Национальной партией» стояли три главные задачи. Необходимо было сохранить существующие государственные институты, поддерживать целостность империи и улучшать условия жизни людей. В первую очередь его заботили империализм и статус-кво. Дизраэли ловко связал нацию и монархию с помощью следующей метафоры: «Англия — домашняя страна. Здесь почитают дом и считают очаг священным. Семья служит символом нации, и в час всеобщих бедствий, при всяком тревожном стечении обстоятельств нация сплачивается вокруг Семьи и Престола, поддерживая и питая свой дух проявлениями общей привязанности».
Симпатии к Виктории многократно усилились после неудачного покушения на ее жизнь во время возвращения с благодарственной службы в соборе Святого Павла в Букингемский дворец. Когда ее карета проезжала через Гарден-гейт, молодой человек по имени Артур О’Коннор поднял пистолет и слабым голосом крикнул: «Это от фениев!» Виктория, что было для нее нехарактерно, на этот раз совершенно потеряла самообладание: «Я дрожала с головы до ног, как будто в конвульсиях». Она схватила за руку свою фрейлину и воскликнула: «Спасите меня!» Верный слуга Джон Браун поймал мальчишку и крепко держал его, за что был позднее награжден золотой медалью. Покушение только увеличило популярность королевы, хотя она признавалась, что пережитый тогда испуг «впоследствии еще очень долго давал о себе знать». Юношу взяли под стражу и приговорили к заключению в Ньюгейтской тюрьме. Она казалась неприступной.
Возможно, это простое совпадение, но с этого времени баланс сил начал меняться в пользу консерваторов. Недовольство либералами росло — это стало очевидно, когда Гладстон заговорил о том, как опасны «апатия и политическое недовольство, так широко распространенные сейчас в нашем большинстве».
Также в этом году появилась почтовая открытка.
21
Дело Тичборна
В газетах и новостных афишах его называли Претендентом. Это был самый известный процесс XIX века, затмивший дело королевы Каролины и дело Оскара Уайльда. О нем говорил не только город, но и весь мир. Роджер Тичборн был наследником состояния и баронетского титула. Весной 1853 года он пропал из Англии и через некоторое время отплыл в Южную Америку. В следующем году он вышел на корабле из Рио-де-Жанейро и, пережив кораблекрушение, добрался до австралийского форпоста Вагга-Вагга. Там он, по собственному утверждению, открыл мясную лавку под именем Томаса Кастро. Это была хорошая история. Превращение из баронета в мясника в мире, где о малейших нюансах статуса велись ожесточенные споры, нельзя было назвать иначе чем эпатажным.
Вдовствующая леди Тичборн, потеряв мужа в 1862 году и младшего сына в 1866 году, была безутешна. Пропавший без вести Роджер Тичборн должен был стать одиннадцатым баронетом. Разыскивая старшего сына, она напечатала объявления в The Times и других изданиях, и ее призыв долетел до жителей далекой Вагга-Вагги. Здесь все открылось. Тичборн, или Кастро, ранее уже делал намеки относительно своего прошлого, и теперь его со всех сторон уговаривали плыть в Англию и заявить о своих правах на наследство. 25 декабря 1866 года он прибыл в Лондон. Мать как будто бы сразу узнала его. «Он похож на своего отца, — сказала она, — а уши у него точь-в-точь как у его дяди». Другие члены семьи вовсе не испытывали подобной уверенности и отрицали всякую связь с этим человеком. Разве можно так ошибаться, если речь идет о близком родственнике? Возможно, дело в наследстве? И почему Тичборн так поздно явился, чтобы потребовать свою долю? Загадка еще усложнилась, когда стало известно, что мнимого Роджера Тичборна на самом деле звали Артур Ортон и он был мясником из Уоппинга. Дело запутывалось все сильнее.
В Лондоне любые сложные вопросы решались в суде, и многие начали жертвовать деньги в поддержку Тичборна. Потенциальный баронет казался хорошей инвестицией и, кроме того, вызывал у публики искреннее сочувствие. В 1860-х годах переживала расцвет так называемая сенсационная литература — бульварные романы, где много писали о деньгах, завещаниях, убийствах и мрачных секретах внешне респектабельных семей. Дело Тичборна как будто сошло со страниц такого романа, а его широкая известность отчасти объясняется тем, что оно повторяло один из любимых вымышленных сюжетов того времени. Роджер Тичборн, как его теперь называли, подал иск против полковника Лашингтона, в то время проживавшего в Тичборн-хаусе. Процесс пользовался такой популярностью, что его пришлось перенести из Суда общих тяжб в более просторный Суд королевской скамьи, где он длился с марта 1871 года по май 1872 года. В газете Era писали так: «Решительно невозможно находиться в компании без того, чтобы кто-нибудь не предложил вам обсудить это дело». Фигуру Претендента выставили в Музее мадам Тюссо, и очередь желающих увидеть ее протянулась вдоль улицы.
