Парадоксальнее всего, что лето 1887 года, отмеченное взрывами общественного недовольства, ознаменовалось также золотым юбилеем королевы Виктории. Маленькая пожилая леди настояла на том, что наденет шляпку (впрочем, украшенную драгоценностями), когда поедет в открытом ландо по улицам Лондона в Вестминстерское аббатство. Ее окружали королевские гвардейцы, 17 принцев, близкие родственники от Баттенбергов до Виттельсбахов и бесчисленные правители империй. По словам автора статьи в Illustrated London News, это была «самая грандиозная государственная церемония десятилетия и практически уникальное событие в анналах современной Англии». Чем меньше у королевы оставалось обязанностей, чем больше ее жизнь отдалялась от жизни ее подданных, тем больше ее прославляли.
С дальних рубежей империи в Букингемский дворец и Балморал прибыли двое новых индийских слуг, занявших место Джона Брауна. Магомет Бакш и Абдул Карим вскоре получили титулы мунши — секретаря и учителя. Виктория решила выучить язык хиндустани.
В романе Джорджа Гиссинга «В юбилейный год» (In the Year of Jubilee; 1894) отражены тогдашние настроения нации и общее безразличие к состоянию монархии, несмотря на горячее воодушевление, вызванное зрелищностью юбилея. Персонажи Гиссинга принадлежат к среднему и низшему среднему классу и проживают в окрестностях Камберуэлла и Денмарк-хилл на юге Лондона, где молодые женщины бесконечно мечтают о более высоком статусе и приличном доходе. Это не тот мир, который описывал Энтони Троллоп. Совсем наоборот. Этот мир, который почти все воспринимали как должное, переливался мягкими оттенками серого, как сама атмосфера на окраинах большого города. Гиссинг был большим знатоком жизни, протекавшей в неряшливых комнатах в пригородах. «Картины на стенах представляли собой странную смесь: имевшие некоторую художественную ценность автотипии чередовались с аляповатыми олеографиями в громоздких золоченых рамах». Автотипией назывался популярный в конце XIX века метод фотопечати, олеография представляла собой фотографический оттиск, напоминающий картину, написанную маслом:
На столах и стульях валялось множество бумаг: иллюстрированные еженедельники, светские журналы, дешевые альманахи, грошовые бульварные романы и тому подобное. В конце недели, когда приходили свежие номера, Ада Пичи устраивалась на своем диване и часами читала все подряд: новые главы дюжины историй с продолжением, заметки о моде, спорте и театре, ответы редакции на письма читателей (от них она приходила в особенный восторг), колонки, полные сомнительного юмора и сплетен о скандальных знаменитостях.
Младшее поколение похожей семьи «говорило о театрах и скачках, о “новом душегубе” у мадам Тюссо, о полицейских новостях, промотавшихся аристократах и дамах полусвета». Дамами полусвета называли женщин с сомнительной репутацией. В чуть более респектабельном доме «на столе лежал новый том из циркулярной библиотеки — что-то об эволюции», а дочь «задалась целью стать выпускницей Лондонского университета… и готовилась к поступлению нынешней зимой… поэтому говорила только об экзаменах и о своих шансах отличиться с какими-то “рефератами”».
Действие первой части книги разворачивается на фоне главного общественного события года:
Она едет на юбилей, чтобы подцепить там симпатичного принца… Кто-то сказал, что билеты на эти места продают за три гинеи… Слава богу, все остальные будут смотреть на шествие, украшения, иллюминацию и прочую чепуху… Я хочу пойти только потому, что это весело. Мне было бы стыдно глазеть вместе со всеми на королевскую семью, но ночью это совсем другое дело. Будет замечательно, на улицах остановят всё движение… И знаете, в конце концов, это же историческое событие. В 3000 году его будут спрашивать на экзаменах, и какой-нибудь бедолага наверняка срежется, потому что не вспомнит дату… Ну какое мне дело до королевы? Ты хочешь поехать? Конечно, не для того, чтобы увидеть ее величество, — она интересует меня так же мало, как и тебя… Я не думала, что ты интересуешься такими вещами. Я думала, ты выше этого… Ты слышал, что Нэнси хочет завтра вечером идти смотреть парад вместе со всяким сбродом?.. Я смотрю на это так. Это праздник в честь пятидесятилетия правления королевы Виктории — да, но в то же время это нечто большее. Это праздник в честь пятидесятилетия прогресса. Национального прогресса, не имеющего прецедентов в истории человечества.
Большинство людей хорошо представляло, в каком направлении двигаются события. «До триумфа славной Демократии осталось совсем не долго, — говорили они. — В конце концов, народ сегодня главный». На страницах романа звучит множество характерных выражений того времени: «Держи ухо востро», «Соображаешь?», «Характер у него просто отвратный», «Ох, ну какая же ты глупышка», «Эй, гляди веселей!», «Что у нас новенького?». Поклонник назывался «ухажер». Красивые мужчины или женщины — «шикарными».
Гиссинг описывает празднование юбилея глазами улицы: «В Камберуэлл-Грин они смешались с беспорядочной веселой толпой, которая текла куда-то под грохот кэбов и омнибусов и звон трамвайных колокольчиков. Пабы распространяли в горячем воздухе алкогольные ароматы». Вокруг живо обсуждали происходящее: «Женщина, стоявшая рядом с ней, громко высказывала свое мнение о процессии, уделяя особенное внимание персонажу, которого она называла “Хитрюга принц Вельский”». В толпе вспыхивает спор: «Мы не позволим пьяной мерзавке вроде тебя так отзываться о ее величестве». Герои напевают новейшие куплеты из репертуара мюзик-холлов, но в них чаще слышится не юмор, а пафос. «Та-та».
26
«Паук-сенокосец»
Гладстон объединял правительство Солсбери намного эффективнее, чем любой торийский вельможа. Пока он решительно и непреклонно следовал за своей мечтой (или ловил ускользающее видение), добиваясь самоуправления для Ирландии, правительство старалось не допустить его к власти, прочно удерживая его на занимаемых им позициях. По крайней мере, так было в теории. Солсбери по-прежнему вел себя несколько отстраненно, демонстрируя не то пессимизм, не то цинизм (на этот счет мнения различались) и природное отвращение к любым изменениям с естественно вытекающей из этого неприязнью к социальным реформам и социальным реформаторам. Однако именно его правительство провело ряд законов, которые кардинал Мэннинг назвал самыми радикальными начиная с 1830-х годов.
Закон о местном самоуправлении 1888 года передал управление округами в руки избранных народом советов и превратил крупные города в самостоятельные административные единицы (города-графства). Сквайры и предводители местного общества в одночасье оказались не нужны — их заменили администраторы и бюрократы, контролировавшие всё, от полиции до сумасшедших домов. Это окончательно разорвало связь между владением землей и властными полномочиями, хотя полностью бюрократизированной страной Англия стала только после принятия Закона о местном самоуправлении 1894 года, который ввел выборные местные органы власти в каждой деревне с населением более 300 человек.
В Лондоне административный хаос царил почти с самого начала существования города, но, согласно Закону о местном самоуправлении, или, как его еще называли, Закону об окружных советах, отныне управлением и организацией городской жизни должен был заниматься Совет Лондонского графства. Развернув свою деятельность там, куда не дотягивались руки правительственных ведомств и общегосударственной политики, он заметно изменил облик столицы. На волне современного увлечения муниципальным социализмом Совет создал общественные купальни и прачечные, парки, огородные наделы и публичные библиотеки. Он также отвечал за строительство в разных районах мегаполиса муниципальных домов и муниципальных квартир, которые изменили структуру жизни в Лондоне на следующие сто лет.
