А пока же будущий всесильный кардинал стоял, покорно склонив голову, и молчал. И тут слово неожиданно взял герцог де Люинь.
– Сир, господин епископ Люсонский часто ссорился с маршалом д’Анкром, – заявил он, обращаясь к королю. – Он много раз просил у королевы-матери разрешения выйти из состава Совета, и все потому, что он не мог сосуществовать с предателем Кончини.
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье был крайне удивлен подобными словами де Люиня, но все же решил высказаться:
– Сир, я никогда не одобрял поведение маршала д’Анкра, что же касается мадам матери, то я могу лишь восхвалять ее доброту, и если я и просил у нее отставки, то лишь для того, чтобы избежать подозрений и нападок со стороны маршала д’Анкра. Мой коллега Барбен, кстати, придерживался того же мнения…
– О боже! – перебил его герцог де Люинь. – Господин епископ, не надо сейчас говорить о Барбене, ведь королю это имя неприятно.
Понятно, что в таких обстоятельствах нашему герою не оставалось иного выбора, как разделить изгнание Марии Медичи в Блуа. Для чего? Да для того, чтобы отсидеться там и дождаться лучших времен.
В своих «Мемуарах» Арман-Жан дю Плесси-Ришелье потом написал:
«Я сопровождал королеву на выезде из Парижа, сострадая ее печалям, и не мог принять того, чем ее враги хотели одарить меня. Мне требовалось письменное разрешение короля ехать вместе с государыней, поскольку я опасался, что завистники сочтут меня виновным в пристрастии к ней, и то, что я сделал по собственной воле, будет свидетельствовать против меня. Я хорошо знал, сколь сложно удержаться от порицаний и зависти окружающих, находясь возле королевы, однако надеялся вести себя искренне и простодушно, дабы рассеять злобу, которую вызвал своим поступком».
Надо сказать, заявление это выглядит просто потрясающе, а как «искренне и простодушно» Арман-Жан дю Плесси-Ришелье будет вести себя рядом с Марией Медичи, мы и сами очень скоро увидим.
Глава Совета опальной королевы-матери
Она очень быстро распознала
в этом человеке талант искусного политика,
приблизила его к себе <…> о чем
впоследствии не раз горько пожалела.
Андре КАСТЕЛО
Пока же будущий кардинал де Ришелье безошибочно рассчитал, что ему гораздо выгоднее держаться опальной королевы. Но он не полностью ушел с политической сцены, а отважился возглавить Совет при Марии Медичи в Блуа, а также стать ее хранителем печати и интендантом. Собственно, «отважился» – это не то слово, ибо назначение это было сделано с одобрения двора. По сути, он стал главным посредником между королевой-матерью и королем, и эта роль была весьма выгодна и перспективна, так как любое смягчение напряженности в их отношениях с неизбежностью ставило бы под угрозу положение его главного противника – герцога де Люиня.
Возглавив Совет королевы-матери, Арман-Жан дю Плесси-Ришелье занял ведущее положение при ее маленьком дворе. Историк Андре Кастело называет этот двор «кукольным», но в нем все было как по-настоящему: в него, помимо епископа Люсонского, вошли первый шталмейстер де Брессьё, личный секретарь де Виллезавен, епископ де Безье и некоторые другие менее влиятельные особы.
Людовик XIII в Париже не скрывал своего торжества и буквально упивался властью. А его мать в замке Блуа вела себя тихо и смиренно. Соответственно, в Париже это было воспринято как полное признание своего поражения. Герцог де Люинь вполне разделял это общее мнение. Единственным же человеком, который очень быстро понял, что на самом деле творится на сердце у мстительной флорентийки, был Арман-Жан дю Плесси-Ришелье.
Думая исключительно о своем собственном положении, предвидя возможные последствия развития событий и помня о странных словах де Люиня при прощании, он принял решение начать тайное сотрудничество с герцогом. В самом деле, а что если тот действительно намекал ему на такую возможность?
«Сотрудничество» с герцогом де Люинем
Приверженность опальной Марии Медичи
была бы достойна похвалы и удивления
потомства, если бы почтенным прелатом
не руководили в этом случае
осторожность и своекорыстие.
Кондратий БИРКИН
Как бы то ни было, Арман-Жан дю Плесси-Ришелье начал (и это, как говорится, факт исторический) регулярно посылать герцогу де Люиню подробные отчеты о передвижениях и высказываниях Марии Медичи. Можно подумать, что, ведя такую интригу, он фактически шел по лезвию бритвы, но это не совсем так – наш герой даже рисковать умел благоразумно и осмотрительно, а в данном случае сила была явно на стороне короля и де Люиня. Что же касается Марии Медичи, то он был уверен, что она – простая женщина, а женщина, которую к тому же еще и хвалят, всегда будет снисходительна.
Сам он потом объяснял этот свой не самый благовидный поступок следующим образом:
«Как только мы добрались до Блуа, я поспешил уверить господина де Люиня, что он не будет иметь поводов для недовольства Ее Величеством, и что все ее помыслы связаны лишь с благом государя, что случившееся больше не занимает ее мысли, и что она совершенно оправилась от потрясения. Позже я время от времени отправлял ему отчеты о поступках королевы, чтобы у него не было никаких сомнений в ее лояльности».
Вот оказывается как! Чтобы не было «поводов для недовольства Ее Величеством», чтобы «не было никаких сомнений в ее лояльности»! Право же, даже очень симпатизируя Ришелье, приходится признать, что под маской лицемерия порок и добродетель могут порой стать настолько похожими, что их и не отличишь друг от друга.
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье писал герцогу де Люиню каждый день. Он, в частности, докладывал, что королева-мать каждый вечер ходит в один дом, стоящий на окраине Блуа. В этом доме жил некий пожилой господин, и будущий кардинал рекомендовал арестовать этого господина, а заодно и молодого человека, всегда находившегося при нем. Этим господином, как потом выяснилось, был ученый-астролог, с которым Мария Медичи регулярно консультировалась по поводу своего будущего. Есть также версия, что это был господин де Руврэ, ее старый парижский приверженец, тайно приехавший в Блуа, чтобы уговорить ее совершить побег.
В любом случае, когда люди герцога де Люиня приехали за ним, этого таинственного господина в доме не оказалось. В результате вся злоба была вымещена на Марии Медичи, которой вообще запретили совершать вечерние прогулки. Теперь люди де Люиня стали следить за ней круглосуточно, не оставляя ее без внимания ни днем ни ночью.
Да, деятельность епископа Люсонского выглядит не совсем красивой, но в ней видится определенный политический расчет: в своих письмах он внушал герцогу де Люиню мысль об отсутствии у королевы-матери каких-либо политических амбиций. Он явно рассчитывал примирить мать и сына. Зачем? Да просто он тут убивал одновременно двух зайцев: если Мария Медичи вернется в Париж, то он вернется вместе с ней, и не просто вернется, но займет соответствующее положение при дворе; а если не вернется, то не беда, он же и не был ее яростным сторонником…
