Естественно, кардинал де Ришелье узнал про этот план и успел сорвать попытку Марии Медичи войти в Ла-Капелль.
После этого, опасаясь возможного преследования, она была вынуждена двигаться дальше и пересечь границу. Так она прибыла в Авен, ближайший город на принадлежавшей испанцам территории. Произошло это вечером 20 июля, а потом она отправилась в испанские Нидерланды – сначала в Монс, а затем в Брюссель. Как пишет в своей «Всемирной истории» Оскар Егер, «завязалась новая испанская интрига».
Людовика XIII известие о бегстве матери привело в ужас. Он, как водится, сразу же пал духом и решил, что раз мать вновь на свободе, то она обязательно найдет способ отомстить ему. Уж он-то знал, на что она была способна, когда ее загоняли в угол…
Пока происходили эти события, проснулись надежды врагов кардинала де Ришелье. Сам же кардинал, казалось, остался совершенно безразличным к сообщению о побеге королевы-матери. Если он и проявил какие-то эмоции, которые хоть как-то можно было трактовать как опасение, то лишь потому, что Гастон Орлеанский вновь выступил против своего брата-короля, получив поддержку нескольких герцогов, собравших свои отряды в Лангедоке и готовых к походу на Париж.
А тем временем Мария Медичи, находясь в Брюсселе, писала своему сыну Людовику гневные послания, обвиняя кардинала де Ришелье во всех мыслимых и немыслимых грехах. Она даже обратилась в Парижский парламент с призывом признать кардинала виновным в незаконной узурпации власти в стране. В результате Людовик XIII был вынужден выступить перед судьями и опровергнуть доводы своей матери.
Биограф кардинала Энтони Леви по этому поводу пишет:
«С этого момента жизнь Марии Медичи превратилась в печальную повесть об утраченных иллюзиях, бесславном угасании и нищете. Нигде ей не были готовы предоставить приют надолго – ни в Нидерландах, ни в Англии, ни в Германии. Людовик XIII урезал расходы на ее содержание и так и не позволил ей вернуться во Францию, даже когда она оказалась в стесненных финансовых обстоятельствах в Кёльне; такое решение было одобрено Королевским советом в 1639 году».
Казнь герцога де Монморанси
Тщетно просили о снисхождении
к Монморанси, кардинал был непреклонен,
и маршалу пришлось готовиться к смерти.
Жан-Батист-Оноре КАПФИГ
Гастон Орлеанский тем временем набрал армию и, обретя союзников, в том числе в лице герцога де Монморанси, выступил против войск короля и кардинала де Ришелье.
Генрих II де Монморанси, родившийся в 1595 году, был крестником короля Генриха IV. Уже в 17 лет он стал адмиралом Франции и губернатором Лангедока. Он был знаменит своей неустрашимостью и многочисленными победами. Однако для побед нужны качественные войска, а отряды Гастона, столь расхваливаемые за их якобы прекрасную подготовку и немалую численность, на деле оказались всего лишь пестрым сборищем испанцев, валлонов и французских дезертиров. С характерными для него проблемами со здравым смыслом и дисциплиной Гастон двинул это воинство вперед на три дня раньше, чем было договорено с опытным герцогом де Монморанси.
Испанские войска сосредоточились на границе с Францией, но не пошли вперед, пока не обозначится хоть какой-нибудь успех французского восстания. В итоге уверенность кардинала де Ришелье в успехе оправдалась: как бы французы ни досадовали на суровое правление главного министра и на обращение короля с Марией Медичи, им еще меньше нравился союз королевы-матери с младшим сыном, грозивший вторжением в страну орды иностранных наемников.
Две армии встретились 1 сентября 1632 года в районе Кастельнодари. Королевской армией командовали маршалы Анри де Шомберг и Жак де Ля Форс, бунтовщиками – герцог де Монморанси и Гастон Орлеанский.
Перед сражением, во время военного совета, Гастон сказал:
– Господа, всем известно, скольких усилий нам стоило собрать войско. Следовательно, вам легко понять, что если мы проиграем сражение, то наверняка погибнем. Что же касается кардинала, то он всегда найдет возможность выкрутиться. Мы должны беречь свои войска. Нам нужна осторожность, прежде всего, и благоразумие.
В свою очередь, герцог де Монморанси заявил, что не думает о последствиях поражения по той простой причине, что решил, если все сложится плохо, умереть прямо на поле сражения.
Когда начался бой, войска короля тут же стали теснить людей «Месье», и тот бежал с поля боя, даже не попытавшись привести в порядок свои ряды. Наверное, если бы все пошло по заранее подготовленному плану, то Гастон сохранил бы лицо, а тот запас храбрости, с которым он проснулся утром, непременно поддержал бы его до конца сражения. Но, к сожалению, все сразу пошло не так, и солдаты начали разбегаться…
В результате Гастон впал в такую депрессию, какого устыдилась бы даже женщина: он спрятался и все время говорил какие-то невнятные слова, словно страдая от лихорадки.
Герцог де Монморанси был взят в плен, и кампания закончилась полной победой Людовика XIII и его главного министра.
Тем, кому в этот раз удалось спастись и кто еще мог поддаться искушению вновь собраться под знаменами неумелого и мнительного Гастона, был преподнесен урок в виде публичной казни герцога де Монморанси.
Это был один из самых родовитых и знатных дворян Франции. Он не принадлежал к ярым противникам кардинала де Ришелье, но, на свою беду, находился под сильным влиянием своей жены, а вот та была активной сторонницей Марии Медичи и Гастона Орлеанского
[18].
Когда истекающий кровью (во время сражения он получил семнадцать ран) герцог был взят в плен, во французском обществе надеялись, что, учитывая его высокое происхождение, он будет помилован. К Людовику XIII и к кардиналу де Ришелье стали пачками поступать соответствующие ходатайства. Но на это кардинал заявил:
– Нынешнее положение дел таково, что диктует потребность в большом уроке.
«Большой урок» был преподнесен 30 октября 1632 года в Тулузе. В тот день герцог де Монморанси, в испачканной кровью одежде и еще не оправившийся от ран, взошел на эшафот.
Перед казнью он сказал своему палачу:
– Давай бей смелее…
Отметим, что эта казнь вызвала глубокое потрясение во французском обществе, ведь речь шла о человеке, чья родословная насчитывала более семисот лет, о первом дворянине королевства, следовавшем сразу после принцев крови. Он был молод (всего 36 лет), знатен, популярен и даже любим, но всегда такой нерешительный король здесь вдруг проявил полную солидарность со своим главным министром. А заступникам за жизнь мятежного герцога он заявил:
