В данный момент это уже была давняя история, но местные власти оказали Марии Медичи прием с пышными триумфальными арками и цветистыми речами. Когда же ей на прощание пожелали ребенка, она не замедлила впасть в некий почти мистический транс, ведь она и сама так давно мечтала об этом.
Мария с сожалением покинула гостеприимный Авиньон, чем-то напоминавший ей родную Флоренцию. А 2 декабря 1600 года она в сопровождении собственного конвоя из двух тысяч всадников была в Лионе, где, к своему еще большему удивлению, вновь не нашла французского короля. Развязный и безответственный, он, оказывается, отправился в небольшое путешествие в обществе Генриетты де Бальзак д’Антраг – они к тому времени снова помирились…
Мария Медичи этого, конечно же, не знала. Она просто решила оставаться в Лионе и ждать приезда Генриха IV. В городе ей были оказаны невиданные почести. В ее честь в местном соборе была совершена служба, и местные жители все восемь дней, что Мария находилась там, где в 1470 году была напечатана первая французская книга, только и занимались тем, что выражали свой восторг по поводу ее приезда. Конечно, это было приятно, но чувство уже достаточно сильного беспокойства все равно не покидало флорентийку.
Было страшно холодно, и во дворце, где жила Мария Медичи, зажгли все камины, а окна завесили плотными шторами, которые должны были уберечь изнеженных южан от сквозняков.
А в это время Генрих IV, как потом выяснилось, уже успел повоевать с герцогом Савойским
[3] из-за маркграфства Салуццо. Король управлял армией из Гренобля и потому решил, что удобнее всего будет встретиться с супругой в Лионе, где и должна была состояться торжественная брачная церемония.
* * *
Генрих приехал лишь 9 декабря, примерно в девять вечера.
Он взял с собой тысячу человек солдат, ибо прослышал, какой пышной свитой окружила себя чужестранка, и не хотел ни в чем уступать ей. Однако войско его после войны в горах было в неприглядном виде – уставшее, грязное, оборванное. Сам король был одет в какое-то старье, а его сапоги забрызганы сверху донизу. Он решил показать будущей жене зрелище настоящего победителя, памятуя, что лучшим украшением любовника во все времена была победа. Он и в самом деле собрался предстать перед ней, специально не переодеваясь – в боевых доспехах, высоких сапогах, со шпагой и парой пистолетов за поясом.
И все же впереди себя Генрих послал в Лион одного своего придворного, испытанного агента его любви, который ничему никогда не удивлялся. Он должен был лично оценить наружность флорентийки и передать свои впечатления королю. «Разведчик» нашел Марию Медичи сидящей за трапезой и укутанной в меха и покрывала. Архиепископский дворец, первое ее местопребывание в новой стране, казался ей нестерпимо холодным. Чтобы согреться, она выпила уже немало вина, и когда «разведчик» сообщил ей о скором прибытии короля, кровь ударила ей в голову, а потом ее всю сковал какой-то неописуемый ужас. Посланник короля связал это с незнакомой обстановкой и климатом, ибо тот факт, что рослая крепкая особа лет под тридцать испугалась мужчины, просто по определению не мог прийти ему в голову. О своих впечатлениях он тут же доложил королю, но сделал это в столь дипломатичных выражениях, что тот ничего не заподозрил.
Когда Генрих приехал в Лион, он прежде всего извинился, что заставил Марию ждать целую неделю. Он сказал, что не мог приехать раньше, так как ему требовалось время, чтобы расправиться с разбойниками, посягнувшими на французские земли, но это, он был в этом уверен, несомненно, должно прийтись по душе супруге французского короля. При этом привыкший к обществу красивых женщин Генрих не смог удержаться от мысли, что, к несчастью, это была всего лишь неделя. Дело в том, что его первое впечатление о Марии Медичи было крайне негативным: он даже подумал, что ее прелести созрели гораздо больше, чем следовало бы. Оказалось, что представленные ему портреты изображали ее на несколько лет моложе, когда такого «тупого и упрямого» (это его слова) выражения у нее еще не наблюдалось.
Что касается интеллектуальных способностей Марии Медичи, то Жедеон Таллеман де Рео приводит лишь один факт, говорящий о многом:
«Она верила в то, что большие громко жужжащие мухи слышат, что говорят люди, и потом передают то, что услышали».
Историк Жюль Мишле не без иронии констатирует:
«Охлаждение было сильным, и оно было связано с самой принцессой, которая сильно отличалась от своего портрета, который, по-видимому, написали лет десять назад. Перед собой он увидел женщину большую, полную, с круглыми глазами, взглядом грустным и жестким, испанку по манере одеваться и австриячку по общему впечатлению. <…> Она не знала французского, ведь ей всегда не нравился этот язык еретиков. По пути, на корабле, ей дали в руки плохой французский роман, “Клоринду”, и она воспроизвела из него несколько слов».
Это звучит грубо, но, в самом деле, объемами и весьма внушительным весом Мария Медичи была обязана своей матери – Иоанне Австрийской, а ограниченностью и упорством, написанным у нее на лице, – испанскому воспитанию. Ее поступь была величавой, но тяжелой.
Автор исторических и любовно-приключенческих романов Жюльетта Бенцони описывает ее так:
«От природы крепкого телосложения, пухлая, с едва обозначенной талией, Мария Медичи в свои двадцать семь лет выглядела на все сорок. Черты ее удивительно белого лица были слишком грубы, подбородок тяжеловат, а круглые небольшие глаза были лишены блеска. Редко когда лицо так верно отражало характер. С первого же взгляда становилось ясно, сколь эта женщина глупа, надменна и упряма и сколь легко поддается чужому влиянию. Вдобавок она была полностью лишена чувства сострадания, невероятно эгоистична и неблагодарна, в чем вскоре убедились ее подданные. Но в то же время она была невероятно богата, обожала роскошь и разбиралась в драгоценных камнях не хуже ювелира с Понте-Веккио».
К сожалению, прекрасный город, откуда она была родом, ничем не наделил ее, кроме непонятного языка и сильного акцента, режущего слух, когда она пыталась говорить по-французски.
Мария Медичи, окруженная своими дамами, очень низко присела, приветствуя короля Франции, своего мужа. Боже, она была еще и выше его ростом… Лишь когда она пригнулась, он смог поцеловать ее в губы, но это (в смысле – поцелуй в губы) показалось естественным лишь ему одному. Для флорентийки такой обычай был явно внове, и она от испуга вся сжалась и еще сильнее задрожала. Генрих подвел ее к камину, но ее рука, которую он крепко сжимал, была безжизненна. Он многословно заговорил о суровых морозах, о трудностях пути. Она медлила с ответом, и разочарованному королю пришлось констатировать, что она так же плохо понимает его, как и он ее.
