Тем не менее большинству американцев война казалась далекой, особенно в субботу вечером, когда на Эн-би-си молодой Фрэнк Синатра, новый серцеед, пел «Nancy (with the Laughing Face)
[172]», а на «Мьючуал» выступал свинг-бенд Бенни Гудмена. Французский журналист, приехавший в США летом 1940 года, писал, что Америка «буквально опьянена пацифизмом». Год спустя мало что изменилось.
У среднестатистического американца имелось множество причин для пацифизма, но главной из них была память об участии страны в Первой мировой войне. За своих 116708 погибших Соединенные Штаты накопили около 10 миллиардов долларов всё ещё не погашенного к тому времени европейского долга и не получили почти ничего больше. Кроме того, у миллионов граждан США имелись личные причины придерживаться политики изоляционизма: у американцев ирландского и немецкого происхождения – историческая вражда с Великобританией, а у изоляционистов всех национальностей – убеждение, что единственная страна, за которую должен сражаться американец, – это его собственная.
Эти настроения отразились на результатах опросов общественного мнения, проведенных в конце лета и осенью 1941 года. По завершении Атлантической конференции в августе популярность Рузвельта взлетела до 73 %, но позиция невмешательства все равно набрала на один процент больше. Два других опроса, проведенные в конце лета и начале осени 1941 года, также показали, что американцы против участия в войне. Общественность высказалась против того, чтобы призывники проходили службу за пределами Западного полушария, и без энтузиазма поддержала пункт, предлагавший увеличить срок службы с 12 до 18 месяцев.
Предложение разрешить американским войскам служить за пределами Северной и Южной Америки одобрили всего 27 % проголосовавших. За проект закона об увеличении срока службы по призыву проголосовало 50 % граждан. Против высказалось 45 %, и эти люди тоже представляли собой значительную долю населения, и с их мнением нужно было считаться. Среди них были изоляционисты, пацифисты, религиозные лидеры и значительная часть политической элиты. Закон об увеличении срока службы Палата представителей приняла с перевесом в один голос. Солдаты, чью жизнь этот закон перевернул с ног на голову, выражали протест, покрывая стены казарм и туалетов новым остроумным граффити OHIO: Over the Hill in October («За холм – в октябре»), имея в виду месяц, когда заканчивался годичный срок.
К началу сентября 1941 года Рузвельт, Гопкинс и другие ведущие деятели из администрации считали, что флот и авиация США готовы вступить в бой. Однако президент и его помощники не были уверены, что общественность поддержит отправку американских солдат на войну. Рузвельт старался не слишком перечить общественному мнению, и в конце лета 1941 года его политические инстинкты подсказывали, что только вероломное нападение на США заставит американцев единодушно изменить свое мнение. Четвертого сентября в дело вмешались боги войны, совершив провокацию. В то утро американский эскадренный миноносец «Грир» и немецкая подводная лодка обменялись выстрелами у берегов Исландии. Инцидент спровоцировал «Грир». Когда британский самолет-разведчик, круживший над кораблем, сообщил о присутствии подводной лодки, экипаж эсминца решил бросить немцам вызов. В водах одного из самых суровых морей мира началась двухчасовая игра в кошки-мышки. Затем, в последний раз уклонившись от глубинных бомб, сброшенных с американского эсминца, подводная лодка исчезла в диких широтах Северной Атлантики.
Обращение Рузвельта к нации 11 сентября было построено вокруг событий, произошедших с эсминцем ВМС США. Правда, в версии, изложенной президентом, не упоминались ни британский самолет, ни попытки потопить подводную лодку с помощью глубинных бомб. «Это пиратство с юридической и моральной точек зрения, – заявил президент перед несколькими миллионами радиослушателей. – Мы не искали войны с Гитлером. Как не ищем ее сейчас. Но… когда вы видите гремучую змею, готовую атаковать, вы не ждете, пока она нанесет удар, а сразу давите ее». Хотя очередной опрос показал, что обращение Рузвельта было воспринято хорошо, многие не изменили своего мнения. Как заметил биограф Рузвельта Джеймс Макгрегор Бернс, в то время единственный вопрос, на который люди почти всегда отвечали одинаково, звучал так: считаете ли вы, что Соединенным Штатам следует вступить в войну? «Тогда люди отказались от действий?», – говорил Бернс.
В речи, произнесенной в День военно-морского флота 27 октября, Рузвельт снова попытался повлиять на общественное мнение, на этот раз более изощренным способом. Главной темой стал еще один инцидент на море. Одиннадцатью днями ранее
[173] американский эскадренный миноносец «Кирни» был атакован немецкой подводной лодкой у берегов Исландии. На этот раз не обошлось без жертв: 11 моряков погибли. «Мы не хотели воевать, но война началась», – заявил Рузвельт перед миллионной радиоаудиторией. Оставшуюся часть его выступления можно охарактеризовать одним словом – сюрреализм. Рузвельт сообщил слушателям, что в его распоряжении оказались два секретных нацистских документа. Одним из них был немецкий план по преобразованию Южной и Центральной Америки в пять вассальных государств. Другой представлял собой план Гитлера по уничтожению всех религий. На следующий день после выступления Черчилль телеграфировал Рузвельту: «Глубоко тронут вашей замечательной речью». Реакция американской общественности на выступление была сдержанной. Возможно, многие поняли, что никаких секретных нацистских документов не существовало
[174]. Слова Рузвельта о том, что он готов на все, чтобы победить Гитлера, не были пустой болтовней.
Три дня спустя общественное мнение о войне снова подверглось испытанию, на этот раз беспрецедентно провокационным образом. Немецкая подводная лодка торпедировала «Рубен Джеймс
[175]» в Северной Атлантике, в результате чего погибли 115 членов команды. По мере того как новости о нападении распространялись по стране, люди все больше выражали скорбь и возмущение, но призывы к отмщению все еще звучали приглушенно. «Даже при всех своих ораторских способностях президент не смог разжечь гнев нации», – писал драматург и помощник Рузвельта Роберт Шервуд в послевоенных воспоминаниях. К середине ноября 1941 года Рузвельт был «практически не в силах» повлиять на общественное мнение. «Он сказал все… что можно было сказать на эту тему, – писал Шервуд. – У него не осталось трюков. Шляпа, из которой он вытащил столько кроликов, была пуста. Президент Соединенных Штатов стал заложником обстоятельств, которые [будут] складываться не по его воле… а под влиянием непредсказуемых решений его врагов».
