События следующих нескольких дней разворачивались, как в повести Генри Джеймса
[209] о наивных американцах за границей. Выслушав, как Черчилль и его военные советники подробно описывают замечания Великобритании к плану Маршалла, Гопкинс и сам генерал Маршалл вернулись в Соединенные Штаты, не сомневаясь в поддержке британцев. Однако «в целом» могло означать что угодно – от частичного согласия до вежливого отказа. В данном случае это было последнее. Через несколько дней после отъезда американцев Брук объявил, что его поддержка плана Маршалла ограничивается только одним аспектом – вторжением 1943 года. Он не одобрял идею «жертвенной» высадки в 1942 году ради спасения Сталина. В большей или меньшей степени это мнение разделяли Черчилль, Иден и другие члены военного кабинета, а также большинство высокопоставленных британских политиков и военных.
Девятью днями ранее в дебрях Восточной Пруссии Адольф Гитлер издал Директиву № 41 о плане военных действий на 1942 год. В начале марта во время посещения «Волчьего логова» министр пропаганды Геббельс был шокирован тем, как изменился внешний вид Гитлера. Смелый, напыщенный Гитлер с пропагандистских плакатов в реальности выглядел «совсем серым» и «от одного разговора о прошедшей зиме постарел на несколько лет прямо на глазах». Будучи тонким специалистом во всем, что касалось фюрера, на этот раз Геббельс ошибся. Москва действительно выпила у Гитлера много крови, но также укрепила его веру в собственный гений. Его приказ оставаться на позициях был краеугольным камнем в деле предотвращения коллапса, который мог сломить немецкую армию и физически, и морально. Более того, бо́льшая часть европейской территории России, включая Украину и Ленинград, оставалась в руках немцев, а горячая еда, отдых и приток новых людей и техники, особенно танков, подняли боевой дух армии. «Мы чувствовали себя отлично», – вспоминал позже один немецкий офицер.
Новый план «Блау» был вдвое менее масштабным, чем «Барбаросса»: 68 дивизий вместо 153, восемь танковых дивизий вместо семнадцати, семь моторизованных дивизий вместо тринадцати. 52-я дивизия – Италия, Румыния и Венгрия
[210] – частично компенсировала бы разницу в численности личного состава, хотя немецкие офицеры считали, что немецкий солдат стоил двоих итальянских или румынских. Однако если судить по нескольким ключевым моментам, положение Германии на тот момент было более выгодным, чем в 1941 году. На Ближнем Востоке Африканский корпус Роммеля находился в двух шагах от Суэцкого канала и всех нефтяных богатств Аравии; в Тихом и Индийском океанах японцы потеснили англичан и американцев на Филиппинах, в Сингапуре, Голландской Ост-Индии и Бирме. В этих отдельных победах Гитлер увидел историческую возможность; если Германия получит контроль над богатым нефтью Кавказом и южными степями России, то армии стран «оси» могли бы соединиться на Ближнем Востоке и реализовать «Суперблау» – «воодушевляющий натиск» на север в сторону Москвы и Урала.
Когда пришла весна, обе стороны начали готовиться к новым боям. В мае 6-я немецкая армия снова захватила Харьков в рамках подготовки к штурму Сталинграда. Последний был важным узлом связи и назывался в честь советского вождя, и Сталин направил своего министра иностранных дел Вячеслава Молотова на переговоры с Черчиллем и Рузвельтом. Коренастый, с редко меняющимся выражением лица, Молотов был идеальным воплощением советского правящего класса того времени. Его шерстяные костюмы всегда казались на полразмера меньше, улыбка была редкой, а совесть – достаточно гибкой, чтобы оправдать любые проступки. В течение 1930-х годов Молотов утвердил 372 расстрельных списка, а в конце 1940-х, когда его жену-еврейку Полину приговорили к году тюрьмы за несанкционированную встречу с подругой детства, сионистской активисткой Голдой Меир, Молотов не предпринял никаких попыток вступиться за нее. На Западе он был известен как советский дипломат, подписавший германо-советский договор о ненападении в 1939 году. На следующее утро после подписания пакта фотографии Молотова и его немецкого визави Иоахима фон Риббентропа украсили первые полосы европейских и американских газет. В этот раз визит обошелся без фотографов. Когда посол появился на Даунинг-стрит 20 мая, там был только скептически настроенный Уинстон Черчилль, жевавший сигару. Задача Молотова заключалась в том, чтобы убедить Великобританию и Соединенные Штаты открыть этим летом второй фронт, и он прибыл на Даунинг-стрит с предложением, которое, по его мнению, было бы разумной платой за такую услугу. Советский Союз временно отозвал бы свою просьбу о признании границ 1941 года в обмен на обещание Великобритании пересмотреть вопрос о втором фронте.
Дипломатический стиль Молотова не помогал делу. После первой встречи с ним Алекс Кадоган заметил, что советский посол наделен «очарованием… тотемного столба». На следующий день Молотов выдвинул еще более удивительное предложение: вторжение союзников на континент, достаточно массовое, чтобы отвлечь на запад 40 немецких дивизий. Черчилль был вежлив, но резок. «Маловероятно, что в 1942 году какое-либо наступление, даже успешное, отвлечет большое количество немецких войск с Восточного фронта», – сказал он. Эти бессмысленные жертвы никому, кроме немцев, не помогут. Не сумев решить вопрос о втором фронте, Молотов вернулся к теме границ. Но, в отличие от декабря прошлого года, у него не было козыря в виде важной победы, который он мог бы предъявить британцам. Теперь просителем был Советский Союз. Молотов действительно получил согласие британцев перед отъездом к Рузвельту, но оно не подразумевало признания границ СССР 1941 года.
Черчилль, с которым Молотов попрощался на следующее утро, был политиком, чья карьера клонилась к закату. На протяжении достославного лета 1940 года премьер-министр был путеводной звездой для всего мира. Но воздушные налеты, продолжавшиеся последние два с половиной года, нехватка продовольствия и проблемы в Парламенте снова сделали его уязвимым. Он был стареющим политиком, вынужденным преодолевать все новые и новые вызовы, а право принимать стратегические решения незаметно переходило к Франклину Рузвельту – новому лидеру союзнических сил, на встречу с которым сейчас летел Молотов.
Весной 1942 года американскому президенту было шестьдесят, и он все еще пребывал в относительно хорошей форме. У него был тайный советник Джордж Элси, сотрудник картографической комнаты Белого дома, который создал замечательный словесный портрет президента. Элси писал:
