«Конгресс в целом – не всегда, но как правило – делал то, чего хотел [Рузвельт]. Американский народ поддерживал его. Он просто чувствовал, что нужно стране, чего ей не хватает, и знал, что может добиться своего. Если бы это не был его третий президентский срок, отношение Рузвельта к происходящему могло бы быть совсем другим. <…> Но он был тем, кем был – единственным президентом США, которого избирали на три срока. И, конечно, он лучше, чем кто-либо другой, знал, что хорошо для Соединенных Штатов: таково было его отношение. <…> “Все под контролем. Так оно и будет. <…> Все будет так, как я хочу”. И все признавали, что он был боссом: Стимсон, Нокс [Фрэнк Нокс, министр ВМС], Маршалл, Кинг, Арнольд [Генри «Хэп» Арнольд, командующий ВВС] – все».
Двадцать девятого мая Молотов без торжественных церемоний прибыл в Вашингтон, не подозревая, что его приезд совпал с решающим моментом в войне на Тихом океане. Ранее этим утром военно-морская разведка сообщила, что большая японская оперативная группа атаковала остров Мидуэй, протекторат США примерно в 1100 милях к северо-западу от Гонолулу. Пилот, заметивший корабли неприятеля, насчитал четыре авианосца, два линкора, три крейсера и двенадцать эсминцев. Этому могло быть только одно объяснение: Япония готовилась бросить вызов господству Америки в западной части Тихого океана. Приветствуя Молотова, Рузвельт кратко упомянул о событиях в Тихом океане; затем в сопровождении Гопкинса и переводчика Молотова, крупного рябого украинца с золотым зубом, президент и его российский гость исчезли в Овальном кабинете.
Через десять минут после начала встречи Гопкинс взглянул на Рузвельта. Президент, казалось, был чем-то обеспокоен. Он барабанил карандашом по столу и смотрел в окно. Из-за сильного украинского акцента переводчика Рузвельт едва понимал, что тот говорит. Впрочем, позже вечером президент сказал Гопкинсу, что дело было не в акценте переводчика, а в Молотове. По словам Рузвельта, он «имел дело с самыми разными людьми, но никогда раньше не встречал никого, подобного ему».
На следующее утро на встрече с Маршаллом, Стимсоном и президентом Молотов был необычайно откровенен в отношении позиции России. По его словам, Советы «надеялись выстоять и сражаться весь 1942 год», однако «Гитлер мог прислать мощное подкрепление, чтобы свести на нет все эти усилия». В такой ситуации и Великобритания, и Соединенные Штаты считали, что время играет им на руку и «события не могут выйти из-под контроля». «Это не так», – решительно возразил Молотов. Время играло на руку Гитлеру. Если Красная армия этим летом проиграет, Гитлер последует примеру Германской империи в 1918 году и перебросит свои армии на Западный фронт для решительного удара. Советский дипломат заявил, что если на французских пляжах и будет кровавая бойня, то это произойдет в 1943 году, когда союзные войска столкнутся с почти четырехмиллионной немецкой армией, а не в 1942-м, когда Германия располагала всего 20–25 резервными дивизиями в северо-западной Европе, в основном составленными из необученных новобранцев.
После того как Молотов закончил говорить, Рузвельт повернулся к Маршаллу и спросил: «Мы можем это сделать?»
«Да», – ответил тот, имея в виду, что второй фронт можно открыть уже в этом году. В тот же день, выступая перед группой курсантов Вест-Пойнта, генерал подтвердил взятые на себя обязательства. Американские войска высаживались в Англии и «высадятся во Франции», – заявил он. Это обещание стало кульминацией визита Молотова. В течение нескольких дней американские аналитики представят несколько возражений против вторжения через Ла-Манш в 1942 году, включая недостаточное количество кораблей для прикрытия. Генерал Эйзенхауэр, недавно вернувшийся из Лондона, считал, что нечего и думать о вторжении даже в 1943 году. По его словам, британцы действовали очень медленно. Третьего июня, перед отбытием из Вашингтона, Молотов попросил публично объявить дату открытия второго фронта, но Маршалл был категорически против и сказал Гопкинсу не включать дату в в публичное коммюнике. Рузвельт опередил его. В документе был указан 1942 год.
Посетив Лондон по пути домой, Молотов представил Черчиллю и Идену коммюнике, в котором говорилось, что Великобритания и Советский Союз достигли «полного согласия в отношении второго фронта в 1942 году». Это утверждение было выдумкой, но Черчилль, как и Рузвельт, считал, что на войне «правду нужно защищать с помощью лжи». В памятной записке, которую Молотов получил перед отъездом, была изложена истинная позиция британского правительства. «Мы не можем давать никаких обещаний» относительно второго фронта, поскольку «считаем, что вторжение в 1942 году, скорее всего, не будет иметь успеха». Ввиду ожидавшегося нового наступления Германии и жизненно важной англо-американской поддержки Сталин сделал шаг назад и на время замял вопрос о границах.
Как отметил более полувека назад историк Джеймс Макгрегор Бернс, Перл-Харбор не просто рассердил американцев – он сплотил и взволновал их: «Пугающие воздушные налеты, военные митинги, призывы к выпуску облигаций, новая экипировка, волнующее чувство причастности к великому общему делу – все это частично перебило горечь от недавних трагических событий».
Тщеславие янки перебило остатки той горечи. Да, люди признавали, что США терпели поражение за поражением, но (а это «но» было почти всегда, потому что «япошки» атаковали исподтишка) идея «преподать им урок» стала всеобщей американской мантрой в январе и феврале 1942 года. Затем последовали победы японцев в Сингапуре, в Яванском море, Индийском океане и на Филиппинах. Белые люди не должны были проигрывать войны желтым. Длинные очереди, нормирование еды, дефицит нейлоновых чулок, отмененные спортивные соревнования – эти небольшие неприятности, объединившие страну в январе, к началу апреля несколько охладили пыл американцев. Женщины скучали по чулкам, мужчины – по сигарам. Самым страшным ударом той весной стало падение Коррехидора
[211]. В письме президенту накануне капитуляции генерал Джонатан Уэйнрайт, командующий гарнизоном Коррехидора, писал: «С разбитым сердцем, с головой, склоненной от бесконечной печали, а не от стыда, с чувством гордости за своих храбрых воинов я иду на встречу с японским командующим».
В начале июня победа над японцами в Битве у атолла Мидуэй вернула американцам уверенность в своих силах. Четвертого июня группа кораблей ВМС США, состоявшая из трех авианосцев, обрушилась на превосходящие силы противника к северо-востоку от атолла и потопила четыре передовых японских авианосца, потеряв свой авианосец «Йорктаун». В официальном коммюнике от 6 июня адмирал Честер Нимиц, главнокомандующий Тихоокеанским флотом США, заявил, что Перл-Харбор «частично отомщен». Нимиц был прав, сделав оговорку. После падения Коррехидора в плен попали более 60 тысяч американских солдат, из них семь тысяч так и не вернулись домой.
7
Самое долгое лето
В начале июня 1942 года в американский лексикон вошли два новых слова: названия аляскинских островов Кыска и Атту. Своей внезапной славой острова обязаны событиям у атолла Мидуэй. Накануне битвы большая японская оперативная группа двинулась на север, чтобы отвлечь морпехов и летчиков, защищавших Мидуэй. Уловка не удалась, но Кыска и Атту были захвачены, что открывало для Японии черный ход в Советский Союз. В телеграмме Сталину от 9 июня Рузвельт предупредил, что «ситуация на Аляске и в северной части Тихого океана развивается таким образом», что указывает на подготовку Японии «к операции против советского Приморья». Он добавил, что верит в «оперативный обмен подробной информацией… имеющей непосредственное отношение к нашей общей безопасности». В Лондоне и Москве также росло чувство безотлагательности. За исключением Мидуэя и Москвы, у союзников не было ни одного крупного успеха в первой половине 1942 года. В 1941 году британский гарнизон ливийского портового города Тобрук, частично состоявший из австралийцев, выдержал восьмимесячную осаду. В июне 1942 года, сражаясь с тем же противником на той же территории и превосходя врага в бронетехнике и артиллерии, британские силы, состоявшие в основном из английских южноафриканцев и африканеров, потерпели поражение. В результате битвы 33 тысячи человек сдались в плен, оставив на холмистых равнинах артиллерийские орудия и разбитые танки с написанными на бортах названиями вроде «Доблестный» и «Крестоносец». В России в июне того же года осада Севастополя, легендарного царского курорта, вступала в заключительную фазу. В разгар июньских боев люфтваффе сбросили на город 20 528 тонн бомб, а армия задействовала новый класс артиллерийского супероружия, включая 283-мм железнодорожную пушку и две новые 600-мм мортиры «Тор» и «Один».
