Черчилль, Гарриман и Керр вышли в теплую московскую ночь, довольные встречей, завершившейся тем, что Сталин перечислил своему британскому гостю достоинства «Факела». Он захватит врага в тылу, заставит немцев и французов сражаться друг с другом, выведет Италию из строя и сохранит нейтралитет Испании. Золотой язык Черчилля превратил план в военный эквивалент чуда с хлебами и рыбами. Первое подозрение, что все может быть не так, как он себе представлял, возникло у британского лидера на следующее утро, во время разговора с Молотовым. После обсуждения военной обстановки, которую Молотов охарактеризовал как «намного хуже, чем было в мае или июне», он начал допрашивать премьер-министра о «Факеле», причем тоном человека, который не доверяет тому, что ему говорят.
Худшее было впереди.
Вечером Черчилль прибыл в Кремль на вторую встречу, но человека, который вел записи переговоров, не было – только Сталин с отсутствующим видом. Когда Черчилль занял свое место, Сталин вручил ему меморандум, в котором перечислялись различные способы, которыми Великобритания и Америка не выполнили свои союзнические обязательства. Список начинался с темы, которую, как думал Черчилль, они закрыли накануне вечером: вторжение через Ла-Манш. Согласно меморандуму, нежелание англо-американцев открыть второй фронт в 1942 году «наносит моральный удар всей советской общественности… осложняет положение Красной Армии на фронте и наносит ущерб планам Советского Командования».
Пока переводили меморандум, Сталин продолжил свою речь. Какой вклад в войну внесли британцы и американцы? – спросил Сталин. Британцы дали только время; американцы – только деньги. Россия платила кровью своего народа. По его словам, англо-американцы относятся к Восточному фронту как к второстепенному.
Затем он упомянул фиаско PQ-17. «Это первый случай в истории, когда Королевский военно-морской флот поджал хвост и бежал с поля боя, – заявил он. – Вы, британцы, боитесь драки. Не думайте, что немцы – это какие-то сверхлюди. Рано или поздно вам все равно придется драться, ведь вы не можете выиграть войну, не сражаясь». Спустя несколько мгновений Сталин внезапно заявил, что не может продолжать спор, и пригласил растерянного и взволнованного Черчилля пообедать.
На следующее утро британская делегация собралась и обсудила вспышку гнева Сталина. Гарриман, который прошлой осенью испытал одну из них на себе, сказал, что, по его мнению, эти вспышки разработаны, чтобы сбить посетителей с толку, запугать их и заставить защищаться. У Черчилля была другая теория: возможно, власть Сталина не была такой абсолютной, как предполагали посторонние. Возможно, он отвечал невидимым силам в Кремле, а они хотели занять жесткую позицию против англо-американцев. Ни одна из теорий не делала перспективу еще одного визита в Кремль привлекательной. Но впереди ждала волшебная третья встреча в цикле. По прибытии британские и американские гости с удивлением обнаружили, что их проводят в большой зал, в котором все было готово к торжественному обеду. Полковник Иан Джейкоб, помощник секретаря военного кабинета Черчилля, насчитал более сотни гостей, включая всех ведущих советских генералов, которые в тот момент не находились на фронте. «Мы еле разместились, – позже вспоминал Джейкоб. – Молотов вскочил на ноги и предложил тост за здоровье премьер-министра. Затем Черчилль предложил [тост] за здоровье Сталина, после этого Сталин поднял тосты за здоровье Рузвельта и Гарримана, за своих генералов и адмиралов, произнося речь из трех или четырех предложений после каждого тоста».
На следующий день, 15 августа, Сталин и Черчилль встретились снова, на этот раз с глазу на глаз, если не считать переводчиков. Премьер был разочарован. Он приехал в Москву, надеясь установить личные отношения со Сталиным, а в итоге спорил с ним в течение трех дней из-за второго фронта и конвоев. Вечером, перед отъездом, Черчилль решил сделать последнюю попытку установить более теплые отношения со Сталиным. Он прибыл в Кремль в семь, как и в предыдущие три дня, где его встретил личный охранник Сталина. Премьера провели по лестнице в большой конференц-зал, где под портретами Маркса и Ленина его ожидал Сталин. За окном в тусклом августовском свете переливалась Москва-река.
Первые несколько минут общение было тяжелым. Сталин посмотрел в пол, пожал Черчиллю руку, что-то набросал в блокноте, пока премьер-министр говорил, и произнес еще одну тираду о втором фронте. Атмосфера в комнате накалилась настолько, что переводчик Черчилля майор А. Г. Бирс подумал, что окончание вечера может быть разочаровывающим и горьким. Но тут заговорил Черчилль: «Я знал, что наше решение по второму фронту будет для вас болезненным, поэтому счел, что мой долг – лично приехать к вам, премьер Сталин, вместо того чтобы общаться через посла. Я поступил так, желая доказать искренность своих чувств. Я просил говорить откровенно и хочу отметить, что не чувствую ничего [негативного] относительно того, что услышал. <…> Я надеюсь, что нашему взаимопониманию ничего не помешает. Помимо непосредственных обязанностей, меня привело сюда искреннее желание наладить личное общение».
Это была смелая речь, и Сталин был впечатлен. «Я высоко ценю сам факт нашей встречи, – ответил он. – Мы узнали друг друга. Понятно, что между нами есть различия, но различия – в самой природе вещей. Установление личной связи заложило основу для будущего соглашения… Я склонен смотреть на вещи с оптимизмом».
Четыре дня спустя Черчилль выполнил обещание, данное Сталину. С рассветом 19 августа британо-канадские войска атаковали Дьеп, французский портовый город к югу от Па-де-Кале. План операции был неоднозначным. Впервые предложенный в июне, в июле он был отменен генералом Бернардом Монтгомери, который счел его слишком рискованным. Позже летом вице-адмирал Маунтбеттен – офицер, отличавшийся крутым нравом и сомнительной рассудительностью – предложил вернуться к плану. Операция, которую позиционировали как пробное вторжение через пролив, также была подачкой Сталину. Он призвал нападавших захватить Дьеп на сутки, убить и взять в плен как убить как можно больше немцев и взять пленных. Но операция была так плохо продумана и проведена, что главным выгодоприобретателем стал Гитлер. Немцы, предупрежденные разведкой, были на месте, когда солдаты Королевского полка Канады с первыми лучами солнца высыпали из десантных кораблей. Встревоженные происходящим, кричащие чайки заполнили небо.
В домах на берегу свет отражался на лицах, смотревших из-за занавесок. Затем внезапно с обрыва над пляжем ударили пулеметы. Люди кричали. Ладони, руки и ноги взлетали в воздух. На влажном песке образовались лужи крови. Крики «Прикончите меня!» и «Убей меня!» заглушали лай местных собак. Из шести тысяч солдат, высадившихся у Дьеппа тем утром, более половины были убиты, ранены или взяты в плен. Британские ВВС, прикрывавшие рейд с воздуха, также сильно пострадали. Сотня «Спитфайров», 33 истребителя «Харрикейн» и потопленный эсминец – высокая цена за день на пляже.
Когда известие о рейде достигло ставки Гитлера на Украине, Йозеф Геббельс, гостивший у фюрера, написал в своем дневнике: «Под давлением Сталина англичане явно предприняли попытку открыть второй фронт». Позже в тот день он и Гитлер обсудили послевоенную судьбу трех лидеров союзников. Гитлер сказал, что Черчилль и Рузвельт будут казнены, но Сталина он пощадит. Советский лидер показал себя достойным противником, и с ним обойдутся так же, как с Наполеоном: сошлют на отдаленный, но симпатичный остров, чтобы он дожил там свои последние годы.
