Возможно, из-за того, что на мероприятии обещали подавать закуски, приготовленные с использованием синтетических жиров, большинство нацистских лидеров с прискорбием сообщили, что не смогут присутствовать. И они много потеряли, поскольку в тот день ученым было что им рассказать, особенно лауреату Нобелевской премии Гейзенбергу. Он заявил перед притихшей аудиторией, что взрывная сила «чистого урана» настолько велика, что это «совершенно невозможно вообразить». Он также отметил, что американцы занимаются разработкой бомбы «с особой срочностью». Рейхсминистр вооружения Альберт Шпеер пропустил февральскую встречу, но в июне того же года он со своим помощником присутствовал на лекции Гейзенберга по атомной энергии. Когда докладчик закончил, помощник Шпеера поднял руку и спросил, какого размера должна быть атомная бомба, чтобы разрушить город. Гейзенберг развел ладони и ответил: «Примерно с ананас». Шпеер был заинтригован, но в личной беседе тем же вечером учёному пришлось охладить его пыл. Он сказал, что хотя создание бомбы и возможно, но на производство действующего образца уйдут годы.
Шестого августа 1945 года, в день бомбардировки Хиросимы, Гейзенберг находился в Фарм-Холле, центре заключения недалеко от Кембриджского университета
[241]. Когда по радио сообщили о взрыве, недоверчивый Гейзенберг начал кричать: «Я не верю ни единому слову!» История знает несколько эпизодов, ставших катализаторами запуска советской ядерной программы. Один из них произошел в мае 1940 года, когда молодой советский эмигрант, преподававший историю в Йельском университете, наткнулся на статью в воскресном номере «Нью-Йорк таймс», где говорилось о мощи ядерной энергетики. Заинтригованный, он отправил копию статьи своему отцу Владимиру Вернадскому, советскому ученому, изучавшему уран и атомную энергию.
Другой эпизод произошел в феврале 1942 года. Лейтенант Георгий Флеров, советский физик, служивший в ВВС, заметил, что западные научные журналы больше не печатают статей о делении ядер и что ученые, которые раньше активно освещали эту тему, теперь пишут о другом. Подозревая, что эти странные события связаны с британской и американской программами по созданию атомной бомбы, Флеров написал письмо уполномоченному Государственного комитета обороны по науке, чиновнику по фамилии Кафанов. Единственным, что подтверждало его подозрения, был аргумент в стиле Шерлока Холмса о «собаке, которая не лаяла». Тот факт, что ничего не происходит, может означать, что на самом деле происходит что-то действительно важное, но держится в секрете. В письме к Кафанову Флеров указал, что внезапное молчание в британских и американских научных кругах не могло быть случайностью. Как раз наоборот: «Молчание было доказательством того, что сейчас идет активная работа». Кафанов не ответил на письмо, и тогда Флеров написал лично Сталину. Не получив ответа, Флеров предложил ведущим физикам СССР организовать симпозиум по ядерному оружию. Эта идея также ни к чему не привела. В конце 1942 года лоббирование со стороны советских ученых убедило Сталина возобновить довоенную программу ядерных испытаний. Но война требовала всех доступных сил и средств, а Великобритания и США отказались поделиться своими разработками, поэтому СССР в значительной степени был вынужден полагаться на свои шпионские сети, чтобы быть в курсе британских и американских исследовательских программ. Анатолий Горский, советский разведчик, работавший резидентом в Лондоне, был особенно искушен в шпионских играх.
Двадцать пятого сентября 1941 года Горский, имевший кодовое имя «Вадим», отправил в Москву два рапорта о британской бомбе. На основании протокола заседания комитета MAUD от 16 сентября он пришел к выводу, что Великобритания рассчитывает получить работоспособную урановую бомбу в течение двух лет. От агента (которым, вероятно, был Джон Керн-кросс, личный помощник лорда Хэнки, секретаря Имперского военного кабинета) Горский узнал, что комитет MAUD приказал создать урановый завод. Клаус Фукс, натурализованный британец немецкого происхождения, который работал над британской, а затем над американской ядерной программой, также был одной из важнейших фигур советской разведки. Через своего куратора Урсулу Кучински Фукс передал информацию о двух ключевых составляющих процесса изготовления бомбы: разделении изотопов и газовой диффузии.
Пройдет год или больше, прежде чем американская разведка раскроет утечку. Но к концу 1942 года мощь СССР росла, и в вопросе реагирования сотрудники Белого дома, а также гражданских и военных ведомств разделились на два лагеря. По одну сторону баррикад находились Рузвельт, Гопкинс и самый активный сторонник советско-американского партнерства – генерал Джеймс Бернс, глава Комитета по оказанию военной помощи Советскому Союзу. «Россия как могущественный и боеспособный союзник нужна нам не только для победы над Германией, – писал Бернс в меморандуме в конце 1942 года, – но в конечном итоге она также понадобится нам для победы над Японией. И наконец, она нам нужна как настоящий друг и покупатель наших товаров в послевоенном мире». В другом лагере были Генри «Хэп» Арнольд и Уильям Буллит. Первый, как он выразился, был обеспокоен возможными последствиями победы СССР и не хотел продолжать отправлять туда тяжелые бомбардировщики. Буллит, бывший американский посол во Франции, предупредил Рузвельта, что Сталин «готовится к империалистической экспансии, возможно до Рейна, а может, и дальше».
Полковник Картер Кларк, глава Особого отдела армии США, пошел дальше предупреждений. В начале февраля 1943 года Кларк создал проект «Венона» для расшифровки советских секретных сообщений. Также было письмо от анонимного чиновника Госдепартамента, который заявил, что Америке пора просыпаться, так как «гражданская война… между англосаксонскими державами, с одной стороны, и Россией – с другой, уже началась». Позже, в 1943 году, дебаты о советских намерениях вышли на общественную арену благодаря работам журналиста Уолтера Липпмана и британского геополитика сэра Хэлфорда Маккиндера, который написал для журнала «Форин афферс» нашумевшую статью, предсказывавшую, что Россия после войны станет величайшей державой в мире.
