Боевая сосредоточенность мгновенно уступила место неприкрытому легкомыслию. На британском корабле «Герцогиня Бедфордская» после новости о капитуляции Италии начались «танцы, поцелуи и похлопывания по спине». На американском «Майо» кричали: «Война окончена!» Капелланы возносили благодарственные молитвы, солдаты в ожидании легкой победы выбрасывали патронташи и гранаты, чтобы освободить в рюкзаках место для лишней пачки сигарет. Один британский офицер сказал: «Думаю, я больше никогда не увижу такой чистой радости». Но радость была недолгой.
Спустя двадцать четыре часа, еще до наступления рассвета, британские и американские штурмовые подразделения забирались на десантные корабли в паре километров от берега. А над ними в раннем утреннем небе, словно молодые луны, взошли огни сигнальных ракет. Кларк, наблюдавший за всем этим с палубы, написал в своем дневнике: «Я утратил всякий контроль». На суше союзников поджидали вражеские солдаты, в том числе ветераны Москвы и Сталинграда. Когда техасцы из 36-й дивизии подошли к берегу, немецкий громкоговоритель приветствовал их на ломаном английском: «Причаливать и сдаваться! Вы окружены». Мгновение спустя первая волна десантных судов достигла берега, падали трапы, люди прыгали в утреннее море. Какофония пулеметного огня, грохота минометов, криков раненых и свист 88-миллиметровых снарядов над головой вызывали у солдат панику. Они пытались спрятаться за танками без башен, переворачивали джипы и тела погибших – все, что могло укрыть их от шквального огня. Один солдат, слушая, как осколки снаряда врезаются в стену, за которой он укрывался, вспомнил «весенний дождь за окном такси». Другой запомнил пот и страх, витавшие в то утро в воздухе: «Я чувствовал, как влажный песок хлюпал под моими ногами, прилипал ко мне, пока я бежал. Я не слышал ничего, кроме стука своего сердца, который отдавался в висках».
В первый день боевые действия закончились вничью. Некоторые британские и американские подразделения продвинулись в глубь суши на несколько километров, но во многих местах успехи измерялись метрами, а потери были весьма тяжелыми. Все задавались вопросом: «На каком пляже складывать наших мертвых?» В течение следующих нескольких дней сражение перекатывалось взад-вперед по полю боя, пропахшему кордитом и кровью. Девятого сентября британский 10-й армейский корпус захватил аэродром Монтекорвино и лишил люфтваффе стратегической базы. На следующий день немцы ответили 36-часовой воздушной атакой на военный корабль США «Анкон», флагман флота. За это время немецкие самолеты совершили 450 пролетов над «Анконом», а адмирал Генри Кент Хьюитт, командир корабля, тридцать раз поднимал воздушную тревогу.
Двенадцатого сентября, когда исход битвы все еще оставался под вопросом, генерал Гарольд Александер, командующий британскими войсками в Средиземном море, телеграфировал Бруку: «Я не удовлетворен ситуацией с «Аваланшем». Продвижение происходит медленно, и [войска] прижаты к слишком узкому плацдарму. <…> Я думаю, что немцы неминуемо нанесут мощный контрудар». Это случилось на следующее утро, в «черный понедельник» – так его назвали те, кому удалось пережить натиск танков и немецких гренадеров, вышедших из тумана. В последовавшей трехдневной битве обе стороны понесли тяжелейшие потери. К 16 сентября преимущество в людях и материальном обеспечении было на стороне англо-американских войск, но цена победы оказалась выше ожидаемой. Британский 10-й корпус потерял 6 тысяч человек, техасцы 36-й дивизии – почти 4 тысячи, несколько других подразделений понесли схожие потери. Укусив итальянское «мягкое подбрюшье», союзники получили удар ногой по зубам.
В первый же день кампании Сталин наконец принял предложение Рузвельта и Черчилля о встрече. Возможно, это было совпадением – на этот счет нет единого мнения. Успехи союзников в Италии заставили Сталина задуматься, насколько они верны идее провести операцию «Оверлорд». Американцы едва ли рассчитывали на 1944 год, но Сталин больше сомневался в заинтересованности Черчилля, а ведь премьер-министр умел убеждать. Красная армия наступала почти по всем фронтам, и после освобождения Курска пришло время для личной встречи Сталина с западными союзниками.
В телеграмме Сталин предложил в качестве места встречи Тегеран. Близость иранской столицы к Советскому Союзу позволяла вождю поддерживать ежедневные контакты со своими генералами. Рузвельт и Черчилль в ответ предложили встретиться в Каире, Басре (Ирак) или Багдаде, куда им было проще добираться. Сталин возмутился: если Тегеран не одобрят, то на встречу приедет Молотов. Его угрозы положили конец спорам о месте проведения конференции. Встречу назначили на декабрь 1943 года, и, по предложению Сталина, она должна была состояться после конференции министров иностранных дел.
Месяц спустя, ветреным октябрьским днем, С-54, военная версия DC-4E – высококлассного довоенного пассажирского самолета, – совершил полет над Москвой. Люфтваффе изгнали несколькими месяцами ранее, но выжженные останки немецких и русских истребителей, усеивавшие осенние улицы, напоминали о том, насколько жестокой была воздушная война за город. В салоне загорелась красная сигнальная лампа, пассажиры пристегнули ремни безопасности и приготовились к приземлению. Американскую делегацию на Московской конференции возглавлял госсекретарь Корделл Халл, джентльмен из Теннесси, родившийся через шесть лет после окончания гражданской войны в США, болезненный и ревностно относящийся к своим обязанностям. В числе делегатов были Аверелл Гарриман, недавно назначенный послом США в Советском Союзе, его дочь Кэтлин, которая после окончания Беннингтонского колледжа работала личным секретарем своего отца, и генерал Джон Дин, новый начальник военной миссии США в Москве.
Со стороны СССР в конференции участвовали Молотов, спасавшийся от сильного московского ветра с помощью меховой шапки, и два бывших посла, на тот момент находившиеся в опале: Майский, которого отозвали в Москву за то, что был слишком уж своим в Британии, и Максим Литвинов, бывший посол в США, который, по слухам, сливал информацию заместителю госсекретаря Самнеру Уэллсу. После приземления англо-американских делегатов несколько минут ушло на энергичные рукопожатия и плохо переведенные диалоги, завершившиеся слегка фальшивым исполнением «Знамени, усыпанного звездами
[244]». Затем американскую делегацию усадили в ожидавшие машины и доставили к посольству США, Спасо-хаусу, построенному в 1913 году для богатого российского текстильного магната
[245]. Спустя две мировых войны особняк превратился в то, что Кэтлин Гарриман описала своему американскому другу как «какие-то трущобы». «Наш сад состоит из нескольких голых кустов и пары мертвых деревьев, – писала она. – Грязные стены расписаны изображениями рыб и женщин… вестибюль такой темный, что невозможно сказать, кто вас впустил – русский, китаец или финн».
