С Грецией было иначе. «Британия должна быть ведущей средиземноморской державой», – сказал Черчилль, ожидая, что маршал Сталин позволит ему первым заговорить о Греции. Сталин не возражал, и Черчилль продолжил. Поскольку американцев «такое соглашение может шокировать», он сказал, что следует избегать использования термина «сферы влияния» или чего-то подобного. То, что произошло потом, по словам официального биографа Черчилля Мартина Гилберта, «установило политический баланс сил в Восточной Европе и на Балканах на несколько поколений вперед». Премьер-министр полез в карман и достал то, что он позже назвал «пустым документом»: список балканских государств и степени влияния, которое Великобритания и Советский Союз будут оказывать на каждое из них. «Что касается Великобритании и России, – сказал он, – то я предлагаю вам 90 % господства в Румынии в обмен на 90 % в Греции для Великобритании, а в Югославии – по 50 %». Ожидая, пока переводчик переведет это на русский язык, Черчилль взял лист бумаги, нарисовал проценты, а затем протянул рисунок Сталину через стол. Последовала небольшая пауза, затем Сталин нацарапал одобрительную галочку на рисунке и толкнул его обратно через стол. Последовала еще одна пауза, которая несколько затянулась.
Наконец Черчилль прервал молчание вопросом:
– Разве не будет выглядеть циничным то, как беззаботно мы обошлись с этими судьбоносными для миллионов людей вопросами? Сожжем бумагу.
– Нет, – сказал Сталин. – Сохраните ее.
У польского вопроса не было такого простого решения. Претендентов на польское государство было два. Одним из них были лондонские поляки, лидеры довоенного правительства, которые бежали в Великобританию после падения Польши и стали польским правительством в изгнании. Другими претендентами на престол были люблинские поляки
[263]. Сталин намеревался передвинуть послевоенные границы СССР на запад, чтобы обеспечить буфер против будущего нападения Германии, и люблинские поляки были его любимым инструментом влияния. Они выполнят требования России на границе и будут заботиться о других ее интересах в Польше. Уинстон Черчилль, самый влиятельный голос Запада в польском вопросе, прибыл на Толстовскую конференцию в надежде сделать невозможное и предложить решение, которое удовлетворило бы и лондонских поляков, и люблинских, и, самое главное, Сталина. Рузвельт ясно дал понять, что американские войска после войны отправятся домой как можно скорее, а когда американцы уйдут, то между «белыми снегами Москвы и Белыми Скалами Дувра
[264]» не останется ничего, кроме горстки маленьких разоренных европейских стран и Франции с ее обескровленной армией и сильной коммунистической партией.
В сложившихся обстоятельствах, заключил Черчилль, лучше подружиться с медведем, чем бросать ему вызов. Двенадцатого октября Иден сообщил Министерству иностранных дел, что «мы с премьер-министром [пытались] убедить маршала Сталина, насколько важно в интересах англо-советских отношений урегулировать польский вопрос прямо сейчас. <…> Поляки из Лондона и Люблина должны договориться о создании нового межпартийного польского правительства. Если они откажутся или не смогут прийти к соглашению, британское и советское правительства, два великих союзника, вынуждены будут сами прийти к разумному урегулированию».
На следующий день, 13 октября, лидер лондонских поляков Станислав Миколайчик, его министр иностранных дел Тадеуш Ромер и председатель Национального совета Польши профессор Станислав Грабский прибыли в Москву для переговоров. Как и Сталин, Миколайчик был крестьянином по происхождению и политиком по профессии. Еще он был реалистом. Он прибыл в Кремль, ожидая, что Сталин потребует от него переговоров с люблинскими поляками, но не ожидал еще одного требования от советского лидера. «Если вы хотите иметь добрые отношения с советским правительством, – сказал он Миколайчику, – вы можете сделать это, только признав линию Керзона». История этой линии восходит к неудачной попытке революционной России в 1920 году распространить марксистскую доктрину в Польше. С помощью французов поляки отбили атаку, и на конференции 1921 года им была отдана большая часть Восточной Польши: 135 тысяч квадратных километров.
