Нашу склонность на повышенных тонах упрекать Великобританию и, в меньшей степени, СССР можно объяснить убеждением, что только Соединенные Штаты руководствуются идеалистическими соображениями в отличие от отвратительных мотивов других стран. <…> Это стремление к идеальному урегулированию международных проблем ответственно за нынешнюю [озабоченность] перспективой того, что Атлантическая хартия может оказаться бессильна в Польше и Греции. Но наша привычка требовать безупречного решения международных проблем представляет реальную угрозу для послевоенной стабильности. Нас беспокоит, что Великобритания и Россия прибегают к тому, что мы называем… политикой силы, но, как писала английская газета, хотим ли мы бессильной политики? Любая нация или организация, которые стремятся достичь каких-либо политических целей, всегда используют ту или иную форму политической власти. …Нам может не нравиться то, чего добиваются Великобритания или Россия… но нам было бы намного легче иметь дело с другими странами, если бы мы перестали строить из себя святых.
Большинство американских военных и гражданских лидеров считали, что СССР закончит войну в статусе сверхдержавы, простирающейся от лесов на польской границе до пляжей Владивостока на тихоокеанском побережье. Но в американских военных и дипломатических кругах не было разногласий по поводу того, как реагировать на то, что СССР становится гегемоном. И американский посол Аверелл Гарриман, и генерал Джон Дин – глава американской военной миссии в Советском Союзе – рассматривали нынешние отношения Соединенных Штатов с Советским Союзом как слишком односторонние. «Мы даем, а они берут, – жаловался Дин коллегам в Вашингтоне. – Мы должны быть жестче, если хотим завоевать их уважение и иметь возможность работать с ними в будущем». В то же время Дин ясно дал понять, что целью политики «жестокости из лучших побуждений», которой придерживались они с Гарриманом, было не бросить вызов зарождающейся гегемонии СССР, а, скорее, сделать советско-американские отношения более справедливыми и двусторонними. «У нас мало конфликтных вопросов с Россией, – отметил Дин, – поэтому нет особых причин, по которым мы не должны дружить сейчас и в обозримом будущем».
Джеймс Форрестол, который стал министром ВМФ в мае 1944 года, относился к России более агрессивно. Потомок иммигрантской ирландской католической семьи, Форрестол был ожившим Хорейшо Элджером. Он вырос в бедности в северной части штата Нью-Йорк, учился в Принстонском университете, где был признан наиболее перспективным выпускником, служил во время Первой мировой войны летчиком военно-морского флота, сколотил состояние на Уолл-стрит, увлекался идеями демократов и имел характер хамелеона. Коллеги и друзья описывали его по-разному – как драчливого, застенчивого, одержимого и трудолюбивого человека. Самостоятельный и замкнутый, Форрестол также был подсознательным антикоммунистом, и это его свойство однажды сделало его отцом идеи национальной безопасности.
В отличие от Гарримана и Дина, Форрестол рассматривал Россию как гегемонистскую державу по своей природе. После того как СССР вернул территории, захваченные Германией, Форрестол ожидал, что Сталин будет жаждать новых завоеваний – скорее всего, в Азии или Южной Америке. В начале сентября 1944 года Форрестол публично возмущался тем, что «всякий раз, когда американец предлагает нам действовать в соответствии с потребностями нашей собственной безопасности, его склонны называть проклятым фашистом или империалистом. А когда Дядя Джо говорит, что он нуждается в прибалтийских провинциях, половине Польши, Бессарабии и доступе к Средиземному морю, то все соглашаются с тем, что он хороший, откровенный, искренний и совершенно восхитительный парень, потому что четко знает, чего хочет».
К концу сентября Форрестол стал заявлять о своих соображениях во всеуслышание. Он предупредил, что СССР является «потенциальным противником, на которого должно ориентироваться не только военно-морское планирование, но и вся послевоенная политика США в области внешней и национальной безопасности». Если, как подозревали некоторые из его коллег, Форрестол преувеличивал советскую угрозу ради укрепления своей власти и увеличения послевоенного бюджета Пентагона, то его план в определенной степени сработал. Двадцать шестого декабря отдел послевоенного военно-морского планирования преподнес Форрестолу подарок на Рождество – оценку послевоенного будущего Америки. В центре внимания отчета была важность военно-морской мощи в ближайшие годы, но авторы, начали с описания того, как, по их мнению, будет выглядеть этот мир.
Их выводы похожи на набросок книги Джорджа Оруэлла «1984». Они предвидели крах мирового порядка в послевоенные годы и становление новой революционной эпохи. Авторы предполагали, что фашизм не исчезнет полностью, а наиболее характерной чертой нового порядка будет столкновение между капитализмом и социализмом, которое будет сопровождаться социальными волнениями, революциями, гражданскими и торговыми войнами, борьбой за рынки и природные ресурсы, а также радикальными сдвигами в балансе сил мировых держав. Это будет мир картелей, монополий, субсидий, квот и государственного контроля над международной торговлей и финансами.
Хотя Соединенные Штаты вышли из войны как самая богатая и могущественная нация на земле, их финансовый потенциал и капиталистическая экономика, вероятно, вызвали у других стран то, что один современник назвал «завистью, враждебностью и страхом», и оставили Америку в политической и экономической изоляции.
Авторы отчета также предупредили, что нельзя исключать войну с СССР – «паладином» нового социалистического миропорядка. Советский Союз выйдет из войны как вторая по силе нация в мире – и, учитывая численность населения и мощь армии, он также будет способен бросить вызов Соединенным Штатам. Член армейской Группы по стратегии и политике предположил, что конечной целью Сталина было создание доктрины Монро для Евразии, и предупредил, что это бросит вызов самой фундаментальной англо-американской цели: помешать Советскому Союзу контролировать ресурсы и рабочую силу в Европе и Азии.
Знаменитая «Длинная телеграмма», которую Джордж Кеннан, временный поверенный посольства США в Москве, отправил в Вашингтон в феврале 1946 года, отражает некоторые опасения планировщиков. Но в начале 1945 года, когда Арденнская операция все еще продолжалась и Сталин обещал предпринять наступление, чтобы ослабить давление на американские войска, Объединенный комитет начальников штабов стремился избежать столкновения со своими советскими коллегами. В декабре, когда распространились слухи о том, что командно-штабной колледж в Форт-Ливенворте превратился в очаг антисоветских настроений, Стимсон направил туда своего помощника с приказом для коменданта «изучить ситуацию и принять меры, чтобы пресечь подобную деятельность». Два месяца спустя, все еще обеспокоенный этой проблемой, Стимсон задумался о создании программы отбора, чтобы гарантировать, что офицеры-антисоветчики не будут участвовать в совместных американо-советских военных программах.
В канун Рождества 1944 года немецкий штабной автомобиль прибыл в Адлерхорст – комплекс бункеров, спрятанный в густых лесах к северу от Франкфурта. Во время Битвы за Францию Гитлер использовал комплекс как командный пункт, но до начала «Осеннего тумана» бывал в нем довольно редко. Фюрер считал себя человеком из народа, поэтому помпезные залы и роскошные гостиные, оставленные их прежней владелицей Эммой фон Шейтлин, очаровательной австрийской аристократкой, не соответствовали его предпочтениям. Штабная машина остановилась перед домом номер один, резиденцией Гитлера, и из нее вышел Хайнц Гудериан, действующий начальник штаба Германии. Слово действующий многое говорило об отношениях Гудериана с фюрером. Другие немецкие командиры могли не соглашаться с Гитлером, но, когда их протесты отклонялись, они покорялись воле фюрера.
