Не будем забывать, что владения барона де Рэ, кроме Бретани, располагались ещё в двух провинциях – в Пуату, где находились земли его жены, Катрин де Туар, и в Анжу, где располагались города, крепости и сеньории, доставшиеся Жилю в наследство от деда. Помимо прочего, от Жана де Краона маршал унаследовал отель Белль-Пуань в Анжере. Жиль часто бывал в этом городе и не раз посещал его главный собор. Как и Сент-Илер в Пуатье, анжерский храм был в то время одним из самых роскошных в королевстве. Хроники отмечали: «Во Франции не было церкви, где служба Господа нашего была бы проникнута величайшим благолепием, а гимны, антифоны и прочее церковное пение исполнялось бы с таковой торжественностью и душевной искренностью, и весь церковный ритуал являл бы собой столь несказанный образец великолепия…»
Формируя свою капеллу, Жиль де Рэ выбрал двух молодых людей, обладавших особенно чарующими голосами, и торжественно посвятил обоих в пребендарии своей личной церкви, назначив им соответствующее содержание. Одним из счастливчиков стал Андре Бюше, уроженец Ванна. Вторым – Жан из Ла Рошели, по прозвищу Соловей. Кроме жалования Жиль подарил ему 300 экю и поместье в Ла Ривьер-де-Машкуль, а также назначил пожизненную ренту в 200 ливров. Богатые подарки и подношения достались родителям талантливого мальчика и его друзьям, которые помогли барону уговорить Жана перебраться в Рэ.
Обеспечив капеллу лучшими солистами, Жиль решил выстроить в своих владениях церковь, не уступающую по роскоши убранства и торжественности службы тем, что он видел в Анжере и Пуатье. «Сочинение наследников» ставит ему это в вину. Однако замковая молельня и собственный клир, обслуживающий религиозные потребности хозяев, вполне вписывались в реалии XV века. Свои церкви были у многих аристократов. Понимая это, «наследники» делают основной упор не на сам факт строительства храма, а на «непозволительный размер» трат… На то, что барон размахнулся не по чину, и машкульская церковь во славу Невинноубиенных Младенцев стала одной из причин его разорения.
В «Сочинении наследников» пространно описывается это роскошное здание «…с хорами», выстроенное бароном на собственные средства. «Наследники» утверждают: чтобы служба в церкви шла с должным великолепием, Жиль де Рэ приказал набрать хор и оркестр из 25—30 музыкантов и певчих – «…как то детей капелланов, молодых клириков и прочих, коих он обеспечивал жалованием, пенсиями, оплачивал их расходы и брал с собой, ежели ему приходилось путешествовать по этим землям, каковых же духовных лиц он одаривал конями, закупленными по дорогой цене… и также, ради сказанной же церкви, постоянно содержал у себя до пятидесяти человек с равным количеством лошадей».
Авторы «Сочинения…» подводят читателя к мысли, что эти расходы превышали финансовые возможности Жиля. Современные историки часто соглашаются с ними. Они пишут, что для таких огромных трат нужна была даже не герцогская, а королевская казна. Представители высшей знати – Людовик Анжуйский, Жан Бретонский и Жан Алансонский содержали в своих домовых церквях персонал втрое, а порой и вчетверо меньший, чем у Жиля де Рэ. Однако можно ли на этом основании делать вывод о чрезмерности трат барона? По поводу Людовика Анжуйского ничего определённого сказать не могу, но бретонский герцог, по данным историков и летописцев, располагал вдесятеро меньшими доходами, чем Жиль де Рэ. Герцог Алансонский, так и вообще – жил лишь на ренту в 12 тысяч ливров, которую назначил ему Карл VII.
Если их расходы на церковь в абсолютных цифрах были меньше в 3—4 раза, чем у барона де Рэ, то доля этих расходов в бюджете каждого составляя втрое большую
[33] величину! Что же касается перечисленных «наследниками» церковных одеяний, «…длинных в пол, из алого сукна, подбитых куньим, беличьим или иным дорогим мехом, богато расшитых золотой и серебряной нитью с вышивкой и накладными украшениями», то вложения в них, при необходимости, легко и без больших потерь изымались. Пышные одежды священников, дорогие книги и литургическую утварь можно было не только заложить ростовщику, но и пустить с молотка, как делал неоднократно упомянутый выше Людовик Анжуйский. То же касалось скульптур, золотых крестов, канделябров, музыкальных инструментов и прочей церковной атрибутики – всё это воспринималось в те времена, как вложение в художественные, духовные и исторические ценности, которые с каждым годом будут лишь прибавлять в стоимости.
Пышное убранство домашних церквей было таким же способом демонстрации могущества и богатства, как дорогая одежда аристократа или золотая посуда на его пиршественном столе. То же касается и внешнего вида священников. Чем торжественнее и величественнее они выглядели, тем выше поднимался общественный статус владельца домового храма. А потому не удивительно, что, построив собственную церковь в Машкуле, Жиль принялся докучать Святому Отцу просьбами: разрешить его личным священникам «носить митры, сходные с теми, каковые наличествуют у прелатов и каноников церкви в Лионе». И каждая подобная просьба подкреплялась дорогими подарками.
Проявляя обычную для тех времён предусмотрительность, Жиль в 1435 году составил духовную грамоту, в которой завещал часть своих владений епископу Нантскому и герцогу Бретонскому, чтобы в будущем они выступили защитниками и гарантами прав его дочери, Марии. Кроме того от епископа требовалось следить, чтобы службы на помин души маршала продолжались в машкульской церкви много лет после его смерти. Светский и духовный властители герцогства должны были гарантировать, что «…сказанные клирики и канторы ни в чём не будут терпеть ущерба».
Рене де Ла Сюз, против которого была направлена эта духовная грамота, призвал на помощь обоих кузенов де Лаваль-Лоеак и их энергичную мать. Эта четвёрка и стала коллективным автором упоминавшегося уже «Сочинения наследников». Получив их жалобу, Карл VII смог серьёзно подорвать финансовую мощь Жиля, чьё поведение казалось королю в тот момент «опасным и сомнительным». Однако это стало не единственной потерей для опального маршала. Духовная грамота в пользу герцога Бретонского в 1440 году будет использована как доказательство его права судить Жиля в Нанте, невзирая на вассальные отношения барона де Рэ по отношению к другим светским властителям.
Завещание в пользу епископа на этом процессе значимой роли не сыграет, а вот машкульская церковь и её капелла – очень даже. Наличие домового храма позволит утверждать, что Жиль – верующий именно этого прихода, а значит – за церковные преступления должен отвечать перед судом епископом Нанта. Что касается капеллы, то во Франции не прижилась итальянская мода – кастрировать талантливых мальчиков, чтобы они на всю жизнь сохранили звонкие детские голоса. Отсюда – неизбежная ротация кадров и постоянные поиски новых юных певцов. Платил барон щедро, желающих было много. Те, кого не приняли, домой возвращаться не спешили, ведь с мечтой о лёгкой работе и больших деньгах расставаться непросто. Не удалось устроиться в машкульскую капеллу – можно попытать счастья ещё где-нибудь. Понятно, что домой об этом решении дети сообщали не всегда. А путешествия в те годы были небезопасны… Для родителей ситуация выглядела однозначно: их сыновья уходили к Жилю де Рэ и исчезали навсегда.
