Однако Ливан с его стойкими горцами-друзами и маронитами заслужил иное отношение. Соображения целесообразности потребовали признать местных феодалов, тем более что реальная опасность исходила из Египта и Персии. Находясь в Дамаске, Селим принял делегацию ливанских эмиров во главе с Фахр ад-Дином I аль-Маани из Шуфа, Джамаль ад-Дином ат-Танухи из Гарба и Ассафом ат-Туркумани из Кисравана. Фахр ад-Дин, который, по словам ливанского летописца, так советовал своим людям на поле Мардж Дабик: «Давайте подождем и посмотрим, на чьей стороне будет победа, а затем присоединимся к ней», теперь предстал перед османским султаном, поцеловал землю и произнес весьма красноречивую молитву:
«О Господь, продли жизнь того, кого ты избрал управлять твоими владениями, сделал преемником (халифом) твоего завета, наделил властью над верующими в тебя и твоей землею и кому ты доверил повеления и постановления; того, кто хранит твой светозарный закон, вождя чистого и победоносного народа, нашего господина и распорядителя милостей, повелителя правоверных.»
Впечатленный его красноречием и кажущейся искренностью, Селим подтвердил феодальные владения Фахр ад-Дина и других ливанских эмиров, предоставил им те же автономные привилегии, которыми пользовались мамлюки, и наложил на них сравнительно небольшую дань. Фахр ад-Дина признали главным вождем горы (султан аль-барр). После этого османские султаны вели дела со своими ливанскими вассалами либо напрямую, либо через соседнего сирийского вали. Как правило, эти вассалы действовали независимо, передавали вотчины своим потомкам, не шли на военную службу к султану, распоряжались жизнью и смертью своих подданных, взимали налоги и пошлины, а иногда даже заключали договоры с иностранными державами.
Аль-Газали продемонстрировал свою лояльность новому режиму, арестовав вождей Аль-Гарба – Бухтуридов из клана Танух, которые оставались верными мамлюкам, и заточив их в цитадели Дамаска. Он обезглавил Ибн аль-Ханаша, арабского вождя Сидона и Бекаа, отказавшегося подчиниться, и Ибн аль-Харфуша, главу шиитского рода в Бекаа, и послал их головы вместе с головами других бедуинов с горы Наблус, в Константинополь. Однако предавший своих старых хозяев не мог долго хранить верность новым. Воспользовавшись смертью Селима в 1520 году, альГазали провозгласил себя в мечети Омейядов независимым правителем, взяв титул аль-Малик аль-Ашраф («Возвышеннейший царь»), чеканил монеты под своим именем и пытался уговорить Хайр-бея, которого Селим наградил властью наместника над Египтом, последовать его примеру. Но Алеппо не оказал открытой поддержки аль-Газали, и Сулейман выслал против него войска, которые 27 января 1521 года разгромили сирийских повстанцев и убили аль-Газали в Аль-Кабуне, недалеко от Дамаска. На сирийскую столицу и ее окрестности обрушилась столь суровая кара, что с ней не сравнится даже разорение, произведенное в ней Тимуром. Около трети города и окружающих деревень были стерты с лица земли. С тех пор само имя янычар в сирийском сознании стало неразрывно связано с разрушением и террором.
Согласно политической теории османов, по крайней мере в понимании типичного вали, завоеванные народы, особенно немусульманские, – это стада (райа, райя), которых нужно пасти с выгодой для победителя. Терминология, заимствованная из лексикона аравийских бедуинов, выражала традиционные концепции в сознании потомков центральноазиатских кочевников. Раз побежденные – это человеческий скот, их следовало доить, стричь, а в остальном оставлять в покое, пока они не доставляют хлопот. Будучи в основном крестьянами, ремесленниками и торговцами, они не могли поступить на военную или гражданскую службу. Но стаду нужны сторожевые псы. Их набирали в основном из числа военнопленных, покупали рабов и детей христиан, получали в качестве дани, а затем обучали и воспитывали в исламе. Все новобранцы проходили суровую школу в столице, рассчитанную на многие годы. Их подвергали тщательному отбору в условиях острой конкуренции; самые способные направлялись на дальнейшую подготовку для занятия государственных должностей, а самые физически сильные – для службы в армии. Самых несгибаемых набирали в пехотный корпус янычар. Весь правящий и военный класс империи поначалу происходил почти исключительно из этого источника. Великие визири, адмиралы, полководцы, губернаторы провинций когда-то были рабами и таковыми и остались. Их жизнь и имущество всегда были в распоряжении их господина-султана, который не стеснялся пользоваться своим правом собственности. История не зафиксировала создания какого-либо параллельного аппарата. Она оставила династию Османа единственной аристократией империи, обладающей абсолютной властью в управлении государством и его защите.
Еще одной основой классификации была конфессиональная принадлежность. С незапамятных времен ближневосточное общество были разделено на слои скорее по религиозным убеждениям, чем по национальности, а ядром религиозной общины была семья, а не территория. Таким образом, в сознании людей были неразрывно переплетены вероисповедание и национальность. Каждую из религиозных групп Османской империи называли миллетом. Два самых крупных миллета составляли мусульмане и Рум – греко-православные. Армяне и евреи также считались отдельным миллетом. В соответствии с этой системой все немусульмане были организованы в общины под руководством своих религиозных властей, которые также выполняли некоторые важные гражданские функции. К этому фактически и сводилось управление подчиненных меньшинств. Проживавшие в этой стране европейцы – венецианцы, голландцы, французы и англичане – тоже рассматривались как миллеты. В 1521 году Сулейман подписал с венецианцами договор из тридцати глав, где дал им привилегии, которыми прежде пользовались византийцы. Французы впервые получили свои капитуляции четырнадцать лет спустя, англичане – в 1580 году. Изначально капитуляции задумывались как уступка со стороны сильного правителя, а не вымогательство у слабого, они давали иностранцам экстерриториальные привилегии и сохранялись в качестве унизительного института вплоть до распада империи.
Османский вали не стал улучшенной версией своего предшественника мамлюкского наиба, которых также набирали из рабов. Кроме того, вали были еще сильнее удалены от центрального правительства и, следовательно, более свободны от его контроля. Но это мало что меняло, поскольку коррупция в столице цвела почти столь же буйным цветом, как и в провинции. Вали часто покупали свои должности и приступали к исполнению обязанностей с одним стремлением – заботиться о собственных интересах. И немалая их часть возвращалась в Константинополь, чтобы распрощаться с конфискованным имуществом и самой жизнью от руки палача. Эксплуатация шла бок о бок с нестабильностью. За первые 184 года в качестве османского города Дамаск видел не меньше 133 вали, из которых только 33 удержались на своем посту хотя бы два года. «Салнаме» перечисляет имена 61 вали за восемь десятков лет, начиная с 1815 года. В Алеппо, очевидно, ситуация была не намного лучше. Венецианский консул сообщает о том, что за три года сменилось девять пашей. Иногда паши вели друг с другом кровопролитные войны, совсем позабыв про столичное начальство. Эпизодические визиты янычар лишь усугубляли страдания народа, который в большинстве своем, однако, смирился со своей судьбой. По-видимому, царила атмосфера безучастности, разочарования, недоверия к властям и безнадежности в отношении итога своих усилий. Старый мятежный дух, который часто вспыхивал от злоупотреблений Аббасидов и Фатимидов, к описываемому времени явно угас. Очевидно, что темные века, начавшиеся при турках-сельджуках, при турках-османах становились все темнее. В то время, когда Европа вступала в эпоху Просвещения, Сирия блуждала во османской тьме.
