Большой южный театр в Герасе (Джараше). Построен в правление Домициана, в конце I в. н. э.
Обычные люди были, как правило, крестьянами или их односельчанами-ремесленниками – плотниками, кузнецами, сапожниками или лавочниками. Как эллинизация, так и романизация очень мало затронула деревни. Крестьяне, особенно вдали от крупных городов, упорно цеплялись за свой традиционный образ жизни. Буквы и содержание надписей, найденных в Ас-Сафе – вулканическом регионе примерно в 100 милях (160 км) к юго-востоку от Дамаска, – и датируемых первыми тремя веками христианской эры, свидетельствуют о живучести древних обрядов и обычаев.
Над крестьянством стояла местная знать. В нее входили крупные землевладельцы, собственники овечьих и козьих стад, проживавшие в соседних городах. Члены этого класса также были главами общины и в религиозных делах. В караванных и приморских городах, в греко-римских колониях жили богатые купцы и дельцы, а также государственные чиновники. В городах благодаря рабству сложился класс «белых воротничков», слишком гордых, чтобы работать. Отдельные рабовладельцы с умом использовали свой досуг, чтобы служить городу или государству, другие – чтобы служить музам, но большинство превратилось в класс господ, «джентльменов», проводящих время за охотой, увеселениями и светскими приемами. Однако климатические условия и традиционные представления о жизни способствовали умеренности; да и сознание верности семье – самый ценный элемент наследия, доставшегося нам от патриархальной эпохи, – никогда не теряло своей власти над народом; оно и сегодня остается такой же живой силой.
Деревенские женщины тогда, как и сегодня, ходили с открытым лицом. Горожанки закрывали лицо либо чадрой, либо покрывалом, которое оборачивалось вокруг головы и ниспадало на плечи вроде капюшона, отчасти напоминая современное одеяние. На женских статуях порой изображаются татуировки, часто на груди, и этот обычай сохраняется до сих пор.
Поскольку римское право никогда не признавало иных форм брака, кроме моногамии, многоженство не могло быть распространенным явлением в заселенных областях Римской Сирии. Обрезание, древнесемитский обычай, очевидно, вышел из обихода в результате контактов с индоевропейцами и окончательно исчез под влиянием христианства.
В эллинизированных или романизированных городах, а также городах на побережье общество развлекалось обычными для грекоримского мира способами: борьбой, гонками колесниц, музыкальными конкурсами и театральными представлениями. В регионах на границе с пустыней были популярны гонки на дромадерах. Охота была излюбленным занятием богачей. На памятниках изображены сцены, где охотники с луками или копьями на конях гонятся за медведями, антилопами, газелями и кабанами, иногда с гончими собаками. В римский период сохранялись такие заведения, как термы, сочетавшие в себе функции гимнасия и бани и появившиеся в Сирии еще при Селевкидах.
С эпохи ранней империи сирийцы в сознании римлян ассоциировались с музыкой, танцами, цирковыми представлениями и другими видами развлечений. В латинской литературе фигурируют наездники из Лаодикии, актеры из Берита, цирковые артисты из Тира, танцовщики из Кесарии, флейтисты из Гелиополя, музыканты из Газы и борцы из Аскалона. Профессиональные сирийские артисты регулярно собирались в труппы, ездили с места на место, и любой желающий мог нанять их для выступления на пиру или празднике. Рим, похоже, покровительствовал многим подобным труппам, причем некоторые из которых явились из Антиохии. Римский сатирик Ювенал (ок. 60—140 н. э.) сердито сетует:
Но ведь давно уж Оронт сирийский стал Тибра притоком,
Внес свой обычай, язык, самбуку с косыми струнами,
Флейтщиц своих, тимпаны туземные, разных девчонок
[198].
Римляне говорили о сирийской ambubaia
[199], как в наше время говорят о парижской кокетке. Если верить Афинею
[200], вся Финикия от края до края полна «блудливыми песенками». После своего парфянского похода (166 н. э.) распутный император Вер не пожалел времени, чтобы поразвлечься и повеселиться в Лаодикии и Дафне, и вернулся к себе в столицу с целым обозом сирийских музыкантов, актеров, шутов и других артистов, значительно повлиявших на вкусы того времени.
В том, что касается роскоши и беспутства, то пальма первенства по праву достается Антиохии с ее пригородом Дафной. Здесь, в этом северносирийском уголке, как нигде больше в Римской Сирии, жизненные удовольствия считались главнейшей целью, а долг и обязанности – делом второстепенным. Помпей позволил Антиохии сохранить привилегию автономии, которой она обладала при Селевкидах. После победы при Иссе (194) Септимий Север за поддержку, оказанную Антиохией его сопернику, низвел ее до уровня метрополии и превратил в «деревню» Лаодикии. Его преемник Каракалла сделал ее колонией. Юлий Цезарь одарил ее, помимо прочего, новыми зданиями театра и амфитеатра. Ирод Великий прибавил дорогу и колоннаду. Калигула, Траян и Адриан – бани. Антонин Пий вымостил главную улицу египетским гранитом. Коммод (177–192) вновь стал устраивать регулярные Олимпийские игры. Во времена Иосифа Флавия это был третий по величине город империи (после Рима и Александрии). С наступлением темноты его мощеные улицы и общественные площади освещались фонарями. В отличие от других городов, здесь ночное освещение улиц почти равнялось дневному свету. В панегирике родному городу поздний антиохийский ритор Либаний (314 – ок. 393) упоминает эту особенность: «Светильник солнца сменяют другие светильники, превосходящие освещение египтян. И ночь у нас одним только отличается ото дня, видом света».
Терракотовая статуэтка в виде двух девушек-музыкантш на спине верблюда. Девушки сидят под навесом, прикрепленным к седлу с пышной драпировкой. Одна играет на барабане, другая на двойной флейте. По-видимому, девушки принимают участие в религиозной процессии, проводящейся каким-то храмом. Подобная сцена, вероятно, была привычной для сирийцев в римские времена. Лувр, Париж
Подобного больше не говорится ни о едином городе Античности. Описав источники Дафны и акведук, ведущий оттуда в Антиохию, Либаний
[201] похваляется:
«Каждая из общественных бань изливает воды, сколько река, а из частных одни, как те, другие разве не многим менее… Можно усмотреть богатство источников в количестве домов. Дело в том, что сколько домов, столько водоемов, вернее же, при каждом их много, и большинство мастерских прикрашено этим. Поэтому мы не вступаем в борьбу около общественных водоемов, кто вперед кого зачерпнет воды, что удручает многие города из богатых золотом. У них сильная толкотня вокруг водоемов, плач из-за разбитой посуды, раны подле источников. У нас же, благодаря тому что у каждого водоем внутри дома, общие текут напоказ. Прозрачность же воды хорошо можно проверить тем путем, если, наполнив водовместилище, остановить приток в него воды. Подумаешь, он – пустой. Так дно отчетливо блестит под водою. Поэтому не знаю, зрелище это может ли скорее разжечь жажду, чем утолить».
