Как мы узнали выше, ни разу с момента завоеваний Александра жители Сирии как народ не теряли своего национального характера, родного языка и семитской религии и никогда всецело не отождествляли себя с греко-римским образом жизни. Даже в самом своем расцвете эллинистическая культура оставалась лишь на поверхности, затрагивая тонкую прослойку интеллигенции в городах. Большая часть населения, вероятно, на протяжении этого тысячелетия считала своих правителей чужаками. Разрыв между властями и подданными, несомненно, усугублялся злоупотреблениями и высокими налогами. Сирийским народным массам VII века арабские мусульмане, пожалуй, должны были казаться более близкими и этнически, и лингвистически, и, возможно, религиозно, чем ненавистные византийские господа.
Теперь, после завоевания всей Сирии, полководцы должны были уступить место администраторам. Халида, чьи блестящие военные подвиги в Аравии, Ираке и Сирии дали ему право называться «мечом Аллаха», по приказу халифа Умара сменил Абу-Убайда, выдающегося сподвижника пророка и члена триумвирата, сосредоточившего в своих руках власти над исламом. Двумя другими членами были Абу-Бакр и Умар. Умар сменил Абу-Бакра на посту халифа вскоре после битвы при Аджнадайне в 634 году и, очевидно, питал неприязнь к Халиду, но передал верховное командование своему другу Абу-Убайде только после битвы при Ярмуке. Халид ушел из общественной жизни в Химс. Там он умер в забвении (642), чтобы жить согласно традициям как чудотворец. Его святыня и мечеть построены в 1908 году в турецком стиле. Его жена Фада была похоронена вместе с ним.
Когда в 638 году Умар приехал в лагерь мусульман в Джабии, дабы торжественно отпраздновать завоевание и определить статус побежденных, он не только утвердил Абу-Убайду на его посту верховного главнокомандующего, но и назначил его генерал-губернатором и наместником. Въезд престарелого халифа в Иерусалим верхом на верблюде в потрепанной одежде не произвел благоприятного впечатления. Его принял патриарх и «сладкоголосый защитник церкви» Софроний, который, как говорят, обернулся к слуге и заметил по-гречески: «Воистину, вот мерзость запустения, о которой говорил пророк Даниил, стоящая на святом месте».
Завоевание Сирии выходило за рамки местных и временных соображений. Оно придало зарождающейся силе ислама уважение в глазах мира и уверенность в себе.
Получив Сирию в качестве своей базы, арабская армия под командованием Ийад ибн Ганна действовала на северо-востоке и между 639 и 646 годами покорила всю Месопотамию. Отсюда был открыт путь в Северо-Западную Персию и земли за ее пределами; все это было использовано. Другая армия под командованием Амра и других ветеранов сирийской кампании действовала на юго-западе и между 640 и 646 годами покорила Египет. Операции из Египта легко продолжались при сотрудничестве сирийцев на северо-западе Африки и, в конечном итоге, в Испании. Из Северной Сирии Малая Азия была уязвима для атак, которые продолжались с перерывами почти столетие.
Однако все эти завоевания относятся к категории систематических военных кампаний, а не случайных набегов, к которым относились предыдущие. Первые походы в Ирак и Сирию не были результатом целенаправленного и дальновидного планирования. Ни Абу-Бакр, ни Умар, под руководством которых было совершено большинство этих побед, не устраивали военных советов, не разрабатывали стратегии и даже не мечтали – по крайней мере, на первых порах – когда-либо на постоянной основе закрепиться на захваченных территориях. Однако к такому исходу вела сама логика событий. Поначалу воинам не разрешали селиться в городах; первой столицей служил лагерь недалеко от Джабии. Фактически у нас есть основания полагать, что некоторые начальные операции, например кампания Халида в Ираке, предпринимались не только без приказов халифа, но, возможно, и в их нарушение.
Также не следует рассматривать мусульманские завоевания как в первую очередь или главным образом религиозные крестовые походы. Классическая интерпретация мусульманских историков повторяет теологическую интерпретацию евреев своей национальной истории и средневековых христиан – распространения их церкви; она представляет движение прежде всего религиозным и предначертанным самим провидением. На самом же деле арабская исламская экспансия имела под собой экономические причины. Этот экономический аспект не вполне ускользнул от внимания вдумчивых арабских историков, таких как аль-Балазури, который утверждает, что, вербуя людей для сирийской кампании, Абу-Бакр писал жителям Мекки, Эт-Таифа, Йемена и всем арабам в Неджде и Хиджазе, призывая их к священной войне и пробуждая в них желание добычи, которую можно было взять у греков.
Если рассматривать ее в истинном масштабе, исламская экспансия представляла собой серию миграций – «волн», перенесших избыток населения с бесплодного полуострова в соседний плодородный регион, где люди жили насыщеннее и богаче. Фактически это был последний этап в длительном процессе проникновения, который начали вавилоняне примерно за четыре тысячи лет до того. Исламское течение, однако, имело одну отличительную черту – религиозный порыв. В сочетании с экономическим импульсом он сделал движение неостановимым и вывел его далеко за пределы всех предшествующих. Илам, можно сказать, бросил боевой клич, лозунг, сравнимый с тем, что провозгласила «демократия» в Первую и Вторую мировые войны. Более того, он же служил силой сплочения, скреплявшей племена и разнородные массы, которые никогда раньше не знали единства. Но хотя стремление распространить новую веру или попасть в рай, возможно, и мотивировало некоторых бедуинских воинов, все же многими из них двигала мечта об удобствах и роскоши оседлой жизни в Плодородном полумесяце.
Аналогичной гипотезы, столь же несостоятельной, придерживаются христиане: она изображает арабских мусульман предлагающими выбор между Кораном в одной руке и мечом в другой. По крайней мере, в том, что касается ахль аль-китаб («людей Писания»), они выдвинули третий вариант – дань. «Сражайтесь с теми из людей Писания, которые… не исповедуют истинную религию, пока они не станут собственноручно платить дань, оставаясь униженными»
[236]. Важно помнить, что с точки зрения завоевателей дань была предпочтительной. Если же немусульманин принимает ислам, он уже не обязан выплачивать дань.
По своему историческому значению мусульманские завоевания I века не уступают завоеваниям Александра. И первые, и вторые выделяются среди основных вех политической и культурной истории всего Ближнего Востока. В течение тысячи лет после завоеваний Александра цивилизованная жизнь Сирии и соседних стран ориентировалась на запад, за море; теперь же ориентация сменилась на восточную, за пустыню. Оборвались последние связи с Римом и Византией; завязались новые с Меккой и Мединой. Строго говоря, эта ориентация была возвращением к прежнему типу, поскольку арабско-мусульманская цивилизация не привнесла множества оригинальных элементов. Это было скорее возрождение древнесемитской культуры. С этой точки зрения эллинизм становится чужеродным явлением, втиснутым между двумя родственными слоями.
Примерно за десять лет мусульманские завоевания изменили облик Ближнего Востока; примерно за столетие они изменили облик цивилизованного мира – на такие результаты завоевания Александра не могли притязать. Победы ислама стали отнюдь не второстепенным, а решающим фактором в эволюции средневекового общества. Они превратили римское «Наше море» в мусульманское озеро, разорвав таким образом морские связи между Востоком и Западом. Это вкупе с оккупацией восточного, западного и южного берегов Средиземного моря создало новый мир, в котором жили Карл Великий (768–814) и его современники. Так закончилась древность и началось Средневековье.
