– Ваше величество забываете, что Черевин был у М. Н. Муравьева в Виленском крае во время мятежа и под его руководством там немало ему пришлось поработать.
– Но там Муравьев действовал, а Петру Александровичу приходилось только исполнять, – уже совсем сердито сказал царь.
– Но, ваше величество, когда Муравьева назначили судить Каракозова, он тотчас взял к себе в секретари Черевина.
На это царь сказал:
– Vouz avez le coeur d’une jeune fille
[111].
Разговор принимал тревожный характер.
На эти слова царя Черевин обратился к старой фрейлине Кутузовой:
– M-elle, ne pourriez-vous pas me dire, ce que c’est le coeur d’une jeune fille? Ne l’ayant jamais ètè, je ne puis me faire une idèe du coeur d’une jeune fille
[112].
Разговор на этом оборвался. Завтрак кончился, царь, нахмуренный, уехал с яхты. О. Б. Рихтер укорил Черевина за то, что он за завтраком так сердил царя. Но на другой день Черевин встретил Рихтера со словами, что вот он вчера его ругал за его разговор, а сегодня он за него получил благодарность от царицы Марии Федоровны.
13 сентября. Говорят, что царь оттого продолжил свое путешествие в шхерах, что Столыпин не пускает его вернуться в Петергоф, так как не все те, которые устроили против царя заговор, пойманы, что возвратиться царю небезопасно.
16 сентября. Грингмут рассказывал о своем свидании со Столыпиным, который, между прочим, восторженно говорил Грингмуту о саратовском земце Львове, с которым, когда он был губернатором в Саратове, он не виделся ради его революционного направления, а Грингмуту хвалился, что Львов сам приехал к нему для переговоров, когда шла речь о кадетах, чтобы они вошли в состав министерства. На это Грингмут ему отвечал, что Столыпин не принимает в соображение, что Львов и кадеты приехали к нему не как к Столыпину, а как к премьеру, в чаянии, что авось устроиться могут, получить министерские портфели, которые им очень желательно заполучить. Тоже характерно, что Столыпин сказал Грингмуту, что ему известны его убеждения, что он не просит его их изменять, но просит его помогать ему во время новых выборов. Столыпин сказал Грингмуту, что выборы в новую Думу будут производиться по тому же закону, как и в первую, с тою только разницей, что тогда правительство совсем устранилось от выборов, а теперь – наоборот, будет стараться, чтобы выборы дали хороших людей.
Грингмут про А. И. Гучкова говорил, что составилась его репутация, что ничего в нем нет выдающегося, – пустой человек.
19 сентября. Никольский при Грингмуте рассказал следующее про Дубровина. Когда писался устав его общества, там было сказано «неограниченный царь». Когда же устав был отпечатан, слово «неограниченный» исчезло. На съезде члены оного пристали к Дубровину, почему этого слова нет. Дубровин разным лицам повторил по секрету, что это слово исключил Столыпин. Тогда несколько человек поехали к Столыпину узнать, почему исключено это слово. Столыпин отвечал, что он не исключал этого слова. Когда же эти лица передали Дубровину ответ Столыпина, он замялся и сказал, что кто бы ни исключал, все равно – слово уже исключено. Это так возмутило многих приехавших в Петербург на этот съезд, что они тотчас же уехали обратно.
20 сентября. Приселков очень осторожен в суждениях о Столыпине, но прямо высказывал, что у Столыпина нет твердости, все идут колебания то в одну, то в другую сторону.
По словам Приселкова, который в штатском платье много находится среди разной публики, в народе чувствуется сильное возбуждение и озлобление. Когда он разговаривал с некоторыми лицами, получал ответ: «Ну что ж, нас убьют, если поймают, но останутся вот эти малыши, – при этом они показывали на своих детей, – они пойдут по нашим стопам». Мясоедова-Иванова высказывала в отношении народа то же, при этом сказала, что муж ее, который теперь замещает Шауфуса в Совете министров, болеет душой, когда слышит пустые разговоры, которые там ведутся пустыми, глупыми министрами, как Кауфман, Щегловитов и другие. Про Шауфуса она сказала: «Ну какой это министр! Он до глупости мелочен, теряется в мелочах, а серьезное дело стоит». Сказала она, что слышала, что Шауфуса провел в министры или вел. кн. Николай Николаевич, или покойный Трепов.
23 сентября. Был вчера А. А. Мосолов, который три недели провел с царем в шхерах. Говорил, что там отдохнули, делами совсем не занимались. Когда заговорили о Бирилеве (морском министре), Мосолов только рукой махнул и сказал: «Шут гороховый». Одевался Бирилев там всегда в охотничий костюм, который сам для себя изобрел, а про себя сказал, что охотится только по высочайшему повелению.
28 сентября. Сегодня Мордвинов говорил про отчаяние Григориянца (смотритель над домами Министерства внутренних дел), что он вчера должен был доложить Столыпину, что П. Н. Дурново из казенной квартиры увез всю мебель к себе. Столыпин приказал донести себе об этом официально. Вот срам! Дурново при уходе из Министерства внутренних дел получил подарок царя 200 тыс. руб.
1 октября. Евреинов (секретарь Лауница) говорил, что Лауниц и Столыпин между собой в очень дурных отношениях. Особенно недолюбливает Лауница Трусевич (Департамент полиции), который действует враждебно на Лауница у Макарова, который в свою очередь влияет на Столыпина. По словам Евреинова, Макаров – настоящий прокурор: был либералом в Саратове при Энгельгардте, консерватором во времена Плеве, а теперь снова у него совсем красная окраска, но он ее скрывает.
2 октября. Когда Е. В. сказал Максимовичу, что нападают на председателя судебной палаты Крашенинникова, что он очень либерально ведет дело Хрусталева, Максимович отвечал, что у Крашенинникова дело это ведется без скандалов, а у него они были бы бесконечные; что Крашенинников начинает свою карьеру, а он ее кончал; что это первое дело Крашенинникова, его пробный камень. Крашенинников допускает чтение резолюций, постановленных разными лицами, вне суда, а он бы этого не допустил, так как это не к делу; «цветы», которые подносят подсудимым, он бы тоже не допустил, а судить иначе, как при открытых дверях, – нельзя было. При этом Максимович сказал, что он бы подсудимых осудил на каторжные работы, а теперь они будут приговорены «к поселению».
4 октября. Вспоминал Ухтомский 16 октября, канун пресловутого манифеста, как собрали редакторов в редакцию «Слова», как Пиленко встал на стол и читал завтрашний манифест, какой поднялся рев негодования, что мало дано, что не того ждали. Как ночью перед его домом, где находится напротив дом предварительного заключения, несметная собралась толпа с красными знаменами, стали разбивать окна и двери, чтобы выпустить заключенных, как полиция сначала церемонилась, а потом стала разгонять. Затем, 17-го утром прием редакторов у Витте, как Проппер лез с кулаками на Витте, который от него все пятился и выказал при этом полную неспособность, даже трусость.
