Среди недовольных действительно были люди, не имевшие ни малейшего основания для любви к советской власти и даже накопившие опыт борьбы с большевистским режимом: в спецсообщении приведены высказывания двух «бывших антоновцев», которые рассматривали возможность проведения в Советы посредством тайного голосования, если так можно выразиться, блока «своих (! – С.В.) беспартийных» и «бывших кулаков»
{600}. Однако если в случае с кулаками на данном этапе все ограничивалось контрреволюционными разговорами (правда, противозаконными, поскольку даже разговор двух людей подпадал под статью тогдашнего Уголовного кодекса о контрреволюционной агитации), то в случае с противниками антирелигиозной кампании Емельяна Ярославского со товарищи дела обстояли совсем по-другому: «Особенно активизировались в последнее время контрреволюционные элементы из числа церковников и сектантов различных толков. Ими распространяются различные контрреволюционные слухи. Призывают верующих “проваливать кандидатуры коммунистов” при выборах в Советы. Имеются также попытки самовольно открыть ранее закрытые церкви и молитвенные дома. В отдельных случаях служители религиозного культа, организовав верующих, произвели самовольное открытие церквей»
{601}. Как это ни парадоксально, арестован был из всей болтающей братии один-единственный священнослужитель, наставлявший свою паству, в которую явно затесался агент в овечьей шкуре: «Нужно воспользоваться новой Конституцией и немедленно открыть церковь. Кто не будет бороться за церковь, тот будет проклят»
{602}.
Подчеркнем: особенность спецсообщений НКВД СССР и его управлений заключается в том, что в них приводится исключительно негатив. Для сравнения: информации, составляемые в партийных органах, и сводки, которые готовили партийно-политические органы РККА, были нацелены на предоставление несколько более объективной информации о настроениях – как правило, ⅔ или ¾ (зависело от исторического периода и конкретных обстоятельств) были о позитивной реакции населения или военнослужащих на те или иные события, и только остальное – негатив. Таким образом, факты из спецсообщения не означают тотальное поднятие головы контрреволюционными элементами, однако сталинское руководство, читая подобного рода документы, не могло не убедиться, что принятие нового текста Конституции СССР действительно будет иметь следствием активизацию тех социальных сил, на подавление которых были настроены большевики как радикально (в сравнении с их давними «товарищами противниками» по некогда организационно «единой» РСДРП – меньшевиками) настроенные марксисты.
3 декабря 1936 г. Н. И. Ежов заявил в докладе на совещании руководящего состава НКВД СССР: «Не думайте, что, в связи с новой Конституцией, надо будет проявлять какое-то особое отношение к арестованным. Наоборот, сейчас вопрос о борьбе с контрреволюцией стоит острее. Если вы хотите сослужить службу новой Конституции, то ваша главная задача заключается в том, чтобы всеми силами и возможностями охранять ее от всяких посягательств контрреволюции, с какой бы стороны они ни шли. В этом наша самая почетная задача»
{603}. Ежов напомнил собравшимся: «…у нас особое государство с однопартийной системой политического руководства, где наша партия, единая партия, руководит всем государственным организмом снизу доверху. У нас нет места элементам, предположим, обычной парламентской системы, где есть разнородные партии, критикующие правительство слева, справа, [из] центра, в результате чего правительство находится под постоянным обстрелом. У нас однопартийная система, и поэтому движущей силой у нас является самокритика»
{604}.
На Декабрьском 1936 г. Пленуме ЦК ВКП(б) обсуждалось два вопроса: как их сформулировал председатель СНК СССР, член Политбюро ЦК ВКП(б) В. М. Молотов (он председательствовал на Пленуме), «первый об окончательном тексте Конституции и второй вопрос – доклад т. Ежова о троцкистских и правых антисоветских организациях»
{605}. Стенограмма по первому вопросу, как видно по свежеопубликованному сборнику документов об указанном Пленуме, составляет две странички стандартного текста. Руководящее ядро ЦК ВКП(б) дало понять рядовым цекистам, что какие-либо изменения в тексте не приветствуются. Три поправки (две Г. Н. Каминского, одна И. П. Жукова) были отклонены, хотя все три выглядят вполне здраво. Как это ни «странно», автором единственной принятой – и между прочим, без специального голосования, как это полагалось в подобных случаях, – поправки стал И. В. Сталин
{606}. Характерный штришок к портрету: на всем протяжении Декабрьского 1936 г. Пленума ЦК ВКП(б), ставшего генеральной репетицией печально знаменитого Февральско-мартовского 1937 г. Пленума
[18], на котором «повеяло крепким, оздоровляющим партийным ветром»
{607}, не было упомянуто имя инициатора первого разработчика новой Конституции СССР – А. С. Енукидзе, который уже вступил на путь к своей Голгофе.
На первый взгляд Конституция СССР 1936 г. гарантировала то, что называется депутатской неприкосновенностью. В соответствии со статьей 52-й, депутата Верховного Совета СССР можно было привлечь к ответственности или арестовать только с согласия Верховного Совета СССР, а в период, когда не было сессий ВС СССР, – Президиума Верховного Совета СССР
{608}. Однако в действительности все осталось по-прежнему, поскольку вопрос о каждом конкретном депутате вполне можно было решить в период между сессиями – на заседании Партгруппы Президиума Верховного Совета СССР с последующим оформлением постановления Президиума Верховного Совета СССР на союзном уровне и на заседании Партгруппы Президиума ВЦИК на республиканском, «российском». Возможности для кадровых манипуляций подобного рода были оставлены в полном объеме. В результате, как и «расстрельный» XVII съезд ВКП(б) и прореженный сталинскими проскрипциями ЦК, избранный указанным съездом, как и комсомольское руководство, как и армейская верхушка, Верховный Совет СССР понес невосполнимые потери в годы сталинского политического террора. В особенности облегчило этот процесс «переформатирование» ЦИК СССР в Верховный Совет СССР, поскольку реорганизации 1936–1937 гг. не могли произойти в одночасье.
