«В этой группе я работаю около трех лет и за этот период не помню такого времени, когда сотрудники группы и в частности консультанты работали более или менее нормально, т. е. имели бы возможность хотя бы два раза в неделю уйти домой после окончания рабочего дня. Это объясняется тем, что поступление материалов в группу настолько большое, что консультанты не имеют возможности рассматривать их в течение восьмичасового рабочего дня.
Нередки случаи, когда технические сотрудники, делопроизводители Группы помилования задерживаются на работе после окончания рабочего дня и работают до 9—10 час вечера.
Несмотря на то что сотрудники (все без исключения) работают хорошо, много и добросовестно, в группе очень часто образуются большие остатки неисполненных и непросмотренных заявлений, которые ликвидируются большими усилиями всего коллектива и затем образуются снова. Мы не знаем, как нам вылезти из этих остатков. Отстатки образуются, несмотря на то, что сотрудники ни в коей мере темпов не снижают.
Такая загруженность отражается на качестве работы. В результате мы имеем случаи заложения дел в архив и в частности тот случай, который являлся предметом обсуждения на Секретариате – с т. Мельниковой. В результате мы имеем случаи отправки писем с неправильными адресами, с искаженными фамилиями и т. д. Имеют место случаи неточного оформления консультантами дел, которые докладываются Председателю и Секретарю Президиума. В результате такой загруженности в работе сотрудники не имеют возможности повышать свой культурный и политический уровень, а также и свою долю квалификации. […] Тов. Шверник и т. Горкин были в группе. Их советы и указания помогли нам улучшить работу и учет работы, а начальник Канцелярии и члены партийного бюро, у которых есть и больше времени, и территориально они ближе расположены, ни разу не зашли на производственное совещание посмотреть, как работает наша группа»
{1026}.
Правда, насколько тут забота о трудящихся была реальной, а не показной – судить трудно. Приведем цитату из ответа на полученную критику начальника Канцелярии Н. К. Козлова, который во взаимоотношениях с работниками, по свидетельству коллег, «ни одному человеку ни одного задушевного слова не сказал», не терпел «ни критики, ни совета»
{1027}, был занят только тем, чтобы «толкать и не пущать»
{1028}. И вообще – имел «тенденцию к нечестности в отношениях с работниками»
{1029}, подставляя их в том числе на совещаниях у Н. М. Шверника
[25]. «Тезис» Козлова, что называется, не требует комментариев: «Почему руководство [Группы] помилования не поставило этого вопроса, чтобы бланки таких писем, как письма начальникам лагерей с таким содержанием: “Объявите заключенному, имя рек, что его ходатайство о помиловании отклонено”, не были заранее напечатаны? Почему каждое из этих писем нужно печатать в одиночном порядке, а не иметь в печатном виде? Как можно охарактеризовать такое положение, как не проявлением известной бездеятельности и безинициативности со стороны руководителей группы? Этот вопрос можно было поставить и добиться его разрешения безусловно можно. Ведь если бы пусть не 10 тыс., а только 7 тыс. таких писем не печаталось каждое в отдельности, насколько была бы облегчена работа»
{1030}. Оптимизаторы человеческих судеб мыслили на удивление логично. А. А. Сольц, известный до эпохи «культа личности» как «Совесть партии», сошел бы с ума вторично, читая подобные предложения. В любом случае подобный совет начальника Канцелярии вызвал вполне закономерную реакцию со стороны товарищей из Группы помилования
{1031}.
В марте 1953 г., сразу же после смерти И. В. Сталина, Н. М. Шверника сменил на «ответственном» посту «руководителя» СССР К. Е. Ворошилов. Н. С. Хрущев рассказал в своих воспоминаниях: «Берия предложил назначить Маленкова Председателем Совета министров СССР с освобождением его от обязанностей секретаря ЦК партии. Маленков предложил утвердить своим первым заместителем Берию и слить два министерства, госбезопасности и внутренних дел, в одно Министерство внутренних дел, а Берию назначить министром. […] Молотова тоже назначили первым замом предсовмина. Кагановича – замом. Ворошилова предложили избрать Председателем Президиума Верховного Совета СССР, освободив от этой должности Шверника. Очень неуважительно выразился в адрес Шверника Берия: сказал, что его вообще никто в стране не знает. Я видел, что тут налицо детали плана Берии, который хочет сделать Ворошилова человеком, оформляющим в указах то, что станет делать Берия, когда начнет работать его мясорубка. Меня Берия предложил освободить от обязанностей секретаря Московского комитета партии с тем, чтобы я сосредоточил свою деятельность на работе в ЦК партии»
{1032}.
Какова бы ни была подоплека смещения Н. М. Шверника, назначение К. Е. Ворошилова на высший государственный пост Страны Советов нельзя не признать удачным и логичным во всех отношениях. С одной стороны, К. Е. Ворошилов, в отличие от Н. М. Шверника, был у всех на виду – как штатный тамада на Больших Кремлевских банкетах
{1033}. Тонкий ценитель оперы и хорового пения, прекрасно певший и сам, любимец московских театральных деятелей, куратор и ангел-хранитель Краснознаменного ансамбля, интеллигентный, осторожный, умевший произвести впечатление «своего» и на немецкого аристократа, и на финского пролетария, и на столичного актера, и на украинского батрака, неизменно подтянутый и в весьма почтенном возрасте по-юношески свежий
{1034}, Ворошилов, казалось, был создан для поста формального советского лидера. Тем более что, с другой стороны, И. В. Сталин убил К. Е. Ворошилова как политика в ходе физического устранения военной верхушки в 1937–1938 гг. За кого Ворошилов мог и хотел заступиться, он заступился, однако в подавляющем большинстве случаев нарком обороны СССР занял удобную и, главное, безопасную позицию непротивления хозяйскому злу. Весьма характерный случай произошел 30 июня 1938 г., когда заместитель Ворошилова И. Ф. Федько обратился к наркому с просьбой организовать ему встречу с Н. И. Ежовым для предоставления грозному руководителю компетентных органов доказательств своей невиновности. К. Е. Ворошилову удалось отговорить И. Ф. Федько: «Не надо ходить к Ежову… Вас там заставят написать на себя всякую небылицу… Там все признаются»
{1035}. Через неделю Федько арестовали. А поддержи его вовремя нарком? Как совершенно справедливо заметил в своем эмигрантском труде Л. Д. Троцкий, «…Ворошилов, предавший всех своих ближайших сотрудников и цвет командного состава, представлял после этого деморализованную фигуру, не способную больше сопротивляться Сталину. После расстрела его четырех заместителей, фактических руководителей, вдохновителей Красной армии, авиации и флота, Ворошилов оказался безнадежно скомпрометирован во всех сколько-нибудь мыслящих элементах армии»
{1036}. Не входивший в узкий неформальный круг руководителей партии с конца 1920-х гг. (будучи членом Политбюро ЦК ВКП(б) – Президиума ЦК КПСС), Ворошилов свыше 20 лет не участвовал в принятии ключевых политических решений. И, несмотря на большие аппетиты, не имел никаких оснований для возвращения в узкие группы реальных руководителей партии.
