В 1260 году в грамоте, данной Альфонсом де Пуатье городу Озону, специально говорится, чтобы обвиняемые, каково бы ни было возводимое на них преступление, отнюдь не подвергались пытке. Это ясно показывает, что пытка медленно входила в употребление.
В 1291 году Филипп Красивый счел нужным ограничить злоупотребление; в своих грамотах сенешалю Каркассона он упоминает о недавнем введении пытки инквизицией, причем следствием этого явились осуждения невинных, и по всей стране распространились ропот и уныние. Он не мог вмешиваться во внутренние дела святого трибунала, но он смягчил зло, запретив производить аресты по одному простому требованию инквизиторов. Как можно было предвидеть, эта мера была только паллиативом; безразличное отношение к человеческим страданиям росло по привычке, и злоупотребления этим позорным приемом расследования стали только хуже и чаще. Когда крики отчаяния населения понудили Климента V назначить следствие по поводу беззаконий каркассонской инквизиции, то кардиналы, посланные в этот город в 1306 году, были предварительно уведомлены, что пытки, которым подвергались обвиняемые, были настолько ужасны, что заставляли искать смерти; и действительно, в документах следствия пытка упоминается как прием совершенно обычный.
Но нужно отметить, что в дошедших до нас отрывках судопроизводства инквизиции упоминания о пытке чрезвычайно редки. Вероятно, чувствовали, что упоминанием о пытках ослабляли до известной степени значение добытых свидетельских показаний.
Аутодафе на Большой площади в Мадриде.
Так, в делах Изарна Колли и Гильома Кальвери, о которых мы уже упоминали, говорится, что они отреклись от своих показаний, данных под пыткой; но в протоколах, содержащих эти показания, нет никаких указаний на применение пытки. В шестистах тридцати шести приговорах, занесенных в тулузский список с 1309 по 1323 год, единственное упоминание о применении пытки мы встречаем в деле Кальвери, тогда как есть много примеров показаний, данных осужденными, уже лишившимися надежды на спасение; очевидно, все эти показания были даны под пыткой. В эту эпоху тулузская инквизиция находилась в руках Бернара Ги, который горячо настаивал на пользе пытки как верном средстве заставить говорить не только обвиняемых, но и свидетелей; и трудно сомневаться, чтобы он сам лично не прибегал к ней.
* * *
Следствие, назначенное Климентом в 1306 году, привело к попытке произвести реформу, которая в 1311 году была одобрена Вьенским собором; но Климент со своей обычной нерешительностью откладывал издание канонов, принятых собором, до самой своей смерти, и они были изданы только в октябре 1317 года его преемником Иоанном XXII.
Среди злоупотреблений, которые он думал сократить, было злоупотребление пыткой; для этого он предписал, чтобы она применялась только с согласия епископа, если с ним можно было снестись в течение восьми дней. Бернар Ги протестовал, говоря, что этим создаются препятствия для деятельности инквизиции, и предложил заменить редакцию Папы другой, совершенно ничего не значащей и гласившей, что пытка может быть применяема только "после зрелого и серьезного размышления"; но его протест не имел успеха, и правила Климента сделались и остались законом для Церкви.
* * *
Но инквизиторы вообще очень мало привыкли к дисциплине и не могли долго мириться с подобным ограничением их привилегий. Правда, неповиновение лишало их суд законной силы, и несчастный, перенесший ужасные пытки, примененные без согласия епископа, мог обратиться с жалобой к Папе; но это вряд ли удовлетворило бы его за перенесенные муки; кроме того, до Рима было далеко, и большинство жертв инквизиции было очень бедно и беспомощно, чтобы прибегать к этой призрачной защите.
В Practica Бернара Ги, написанных, по всей вероятности, около 1328-1330 годов, говорится только о совещаниях с экспертами, а не с епископами. Эмерик придерживается Клементин, но его указания, касающиеся вопроса, как поступать в случае нарушения этих правил, свидетельствуют, что нарушения эти были очень часты; что касается Цангино, то он смело утверждает, что этот канон должен быть толкуем как разрешающий пытку с одобрения епископа или инквизитора.
В течение известных судебных процессов против вальденсов Пьемонта 1387 года, если обвиняемый не сознавался на первом допросе, то надписывали, что "инквизитор остался недоволен"; узнику давали двадцать четыре часа сроку на дополнение своих показаний; во время перерыва его подвергали пытке, чтобы ослабить его волю; затем на другое утро, если он оказывался послушным, отмечали, что признание было сделано без пытки и не в застенке. Кроме того, тонкие схоластики разъяснили, что Климент говорил вообще о пытке, а не упомянул именно о свидетелях; отсюда заключили, что пытка свидетелей – самое вопиющее злоупотребление инквизиции – была оставлена на усмотрение инквизиторов; в конце концов, это было принято как правило. Еще шаг – и признали, что обвиняемый, после того как был уличен свидетельскими показаниями или признался сам, становился, в свою очередь, свидетелем по вопросу о виновности своих друзей, и что, следовательно, его можно было подвергать сколько угодно пытке, чтобы добиться от него разоблачений. Да даже тогда, когда соблюдались правила Климента, восьмидневный срок, предписанный ими, давал инквизитору возможность действовать по своему усмотрению, раз истек установленный срок.
[102]
* * *
Всеми признавалось, что свидетелей можно подвергать пытке, если будет видно, что они скрывают правду; но законоведы расходились во мнениях относительно того, при каких условиях оправдывалось применение пытки в отношении обвиняемого. Очевидно, если только не было прочного основания полагать, что имеется дело с еретиком, применение подобного способа розыска не находило себе оправдания.
Эмерик говорит, что, когда имеется два свидетеля против обвиняемого, человек, пользовавшийся хорошей репутацией, может быть подвергнут пытке; тогда как человек дурной репутации может быть прямо осужден и подвергнут пытке на основании показаний одного свидетеля.
Цангино, со своей стороны, утверждает, что показаний одного уважаемого лица достаточно, чтобы приступить к пытке, какой бы репутацией ни пользовался обвиняемый; Бернард Комский доходит до того, что заявляет, что для этого достаточно "народной молвы".
Со временем были выработаны подробные инструкции для руководства инквизиторов по этому вопросу; но их считали бесполезными, так как окончательное решение было предоставлено усмотрению судьи. Само собой разумеется, не много нужно было, чтобы оправдать применение этого усмотрения, так как законоведы считали достаточным поводом, если обвиняемый на допросе проявлял страх, запинался или менял выражения своих ответов, хотя бы против него и не существовало никаких свидетельских показаний.
