* * *
Конечно, было бы несправедливо говорить, что скупость и жажда к грабежу были главными двигателями инквизиции; но нельзя отрицать, что эти низкие страсти играли видную роль. Вспомним только о жалобах, во имя интересов фиска, на неприкосновенность, обещанную тем, кто сознается в течение срока милосердия; вспомним об ответе Бернара Ги, указывавшего на то, что кающиеся должны выдавать своих соумышленников, и что, следовательно, индульгенция должна идти в пользу фиска. Все занимавшиеся преследованием всегда имели в виду материальную выгоду.
Не заинтересованная материально инквизиция не пережила бы первой вспышки фанатизма, породившего ее; она могла бы существовать только в течение одного поколения, а затем исчезла бы и возродилась бы снова с возрождением ереси; и катаризм, против которого не было бы систематического и долгого преследования, мог бы избегнуть полного уничтожения. Но, в силу законов о конфискации, еретики сами сделались виновниками своего падения. Алчность и фанатизм подали друг другу руку и в течение целого столетия были сильными двигателями жестокого, непрерывного и неумолимого преследования, которое выполнило свои планы и прекратилось только за отсутствием жертв.
Сечение в монастырской тюрьме. Гравюра XIX в.
Франсиско Гойя. За свободомыслие.
Глава XIV Костер
Смертная казнь, как и конфискация, была мерой, которую в теории инквизиция не применяла.
Ее дело было употребить все усилия, чтобы вернуть еретика в лоно Церкви; если он упорствовал или если его обращение было притворным, ей нечего было с ним более делать. Как не католик, он не подлежал юрисдикции Церкви, которую он отвергал, и Церковь была вынуждена объявить его еретиком и лишить своего покровительства. Первоначально приговор был только простым осуждением за ересь и сопровождался отлучением от Церкви или объявлением, что виновный не считается более подсудным суду Церкви; иногда добавлялось, что он передается светскому суду, что он отпущен на волю – ужасное выражение, обозначавшее, что окончилось уже прямое вмешательство Церкви в его судьбу. С течением времени приговоры стали пространнее; часто уже начинает встречаться замечание, поясняющее, что Церковь ничего не может более сделать, чтобы загладить прегрешения виновного, и передача его в руки светской власти сопровождается следующими знаменательными сло вами: debita animadversione puniendum, то есть "да будет наказан по заслугам". Лицемерное обращение, в котором инквизиция заклинала светские власти пощадить жизнь и тело отпавшего, не встречается в старинных приговорах и никогда не формулировалось точно.
* * *
Инквизитор Пегна не задумывается признать, что это воззвание к милосердию было пустой формальностью, и объясняет, что к нему прибегали только с той целью, чтобы не казалось, что инквизиторы согласны на пролитие крови, так как это было бы нарушением канонических правил. Но в то же время Церковь зорко следила за тем, чтобы ее резолюция не толковалась превратно. Она поучала, что не может быть и речи о каком-либо снисхождении, если еретик не раскается и не засвидетельствует своей искренности выдачей всех своих единомышленников. Неумолимая логика св. Фомы Аквината ясно установила, что светская власть не могла не предавать еретиков смерти, и что, только вследствие своей безграничной любви, Церковь могла два раза обращаться к еретикам со словами убеждения раньше, чем предать их в руки светской власти на заслуженное наказание. Сами инквизиторы нисколько не скрывали этого и постоянно учили, что осужденный ими еретик должен быть предан смерти; это видно, между прочим, из того, что они воздерживались произносить свой приговор над ним в пределах церковной ограды, которую осквернило бы осуждение на смертную казнь, а произносили его на площади, где происходило последнее действие аутодафе. Один из их докторов XIII века, цитируемый в XIV веке Бернаром Ги, так аргументирует это: "Цель инквизиции – уничтожение ереси; ересь же не может быть уничтожена без уничтожения еретиков; а еретиков нельзя уничтожить, если не будут уничтожены также защитники и сторонники ереси, а это может быть достигнуто двумя способами: обращением их в истинную католическую веру или обращением их плоти в пепел, после того как они будут выданы в руки светской власти".
В следующем столетии брат Алонзо де Спина замечает, что, ранее чем осудить их на уничтожение, нужно дважды обращаться к ним с предупреждениями, чтобы они, добавляет он, по крайней мере, не грозили спокойствию Церкви, в каковом случае их следует уничтожать без промедления и следствия.
* * *
Проникнутые подобными учениями, светские власти, естественно, верили, что, сжигая еретиков, они исполняли лишь приказания инквизиции. В предписании, данном 9 ноября 1431 года Филиппом Красивым Бургундским своим чиновникам относительно того, чтобы они повиновались брату Калтейзену, назначенному инквизитором Лилля и Камбрэ, говорится, что на их обязанности лежит наказывать еретиков, "как предпишет это инквизитор и согласно обычаю". В отчетах королевских прокуроров упоминаются издержки по приведению в исполнение казней в Лангедоке, как статья расходов инквизиции, относимых на счет доходов от конфискаций; и это не было согласно с обычной практикой уголовного суда, расходы которого относились на счет прямых доходов, но это были меры, принятые за счет инквизиции, простыми исполнителями решений которой являлись королевские чиновники.
Шпренгер, не стесняясь, говорит о жертвах, "которые он приказал сжечь" – quas incinerari fecimus. И действительно Церковь полагала, что сжечь еретика было вполне благочестивым делом, и она давала отпущение грехов всем тем, кто приносил дрова для костра, принимая, таким образом, на себя всю ответственность за казнь и раздавая сокровища "заслуг Иисуса Христа", чтобы возбудить ярость простого народа. Мнение, что Церковь не была ответственна за эти жестокости, – чисто современный парадокс. Еще в XVII веке ученый кардинал Альбицио, отвечая брату Паоло по вопросу о контроле над инквизицией Венецианской республики, выразился следующим образом: "Инквизиторы во всех процессах обыкновенно выносят окончательный приговор, и если это смертный приговор, то он непосредственно и обязательно приводится в исполнение дожем и сенатом".
[127]
* * *
Мы уже видели, что Церковь была ответственна за жестокий закон, осуждавший еретиков на смерть, и что она властно вмешивалась, когда нужно было отменить какой-нибудь светский закон, который мог бы помешать точному и скорому исполнению наказания. Рядом с этим, она принимала суровые меры против городских магистратов, когда они, по ее мнению, слабо или небрежно действовали при приведении в исполнение приговоров инквизиции. Общим распространением пользовалось в ту эпоху мнение, что, поступая так, она исполняла свои наиболее высокие и прямые обязанности. Бонифаций VIII только формулировал установившийся на практике обычай, внеся в каноническое право напоминание светским властям, под угрозой отлучения от Церкви, чтобы все, кого выдаст им инквизиция, подвергались быстрому и справедливому наказанию. Инквизиторам же было приказано возбуждать судебное преследование против упорствующих чиновников; но им предписывалось всегда говорить об "исполнении закона" без упоминания о характере наказания; цель здесь была одна – избежать "неправильности", хотя все знали, что единственным наказанием за ересь, к которому присуждала Церковь, была смерть на костре. Даже в том случае, если светский сановник был отлучен от Церкви и не имел права по закону отправлять своих обязанностей, он все же должен был карать еретиков, и эта обязанность считалась самой высшей его обязанностью. Нашлись даже писатели, которые утверждали, что если инквизитор будет вынужден сам привести приговор в исполнение, то, исполняя его, он не допустит "неправильности".
