Папа Александр VI.
Бывали случаи, когда при первой судимости обвиняемый оставался только под подозрением без всяких улик, и казалось жестоким осуждать человека на смерть за второе преступление, когда он не был уличен в первом. Недоумевая над разрешением этого вопроса, инквизиторы обратились к Папе Александру IV, который дал им вполне определенный ответ. Если подозрение было тяжелое, ответил он, то следовало, "допуская своего рода законную фикцию", рассматривать его как законное доказательство виновности обвиняемого, и поэтому обвиняемый должен быть осужден. Если же подозрение было легкое, то обвиняемого следует наказать более строго, чем наказываются за преступление в первый раз, но не применять к нему полностью наказаний, наложенных на рецидивистов.
Кроме того, для установления вторичного преступления требовались более слабые доказательства: достаточно было, если обвиняемый вступил в сношения с еретиком или выказал ему какое-либо дружеское расположение. Это постановление неоднократно подтверждалось Александром и его преемниками с настойчивостью, которая показывает, как много возникало недоразумений на этой почве; но, в конце концов, осуждение рецидивистов было внесено в каноническое право и стало ненарушимым законом Церкви. Все авторы, кроме Цангино, единогласно говорят, что в подобных случаях не может быть ни малейшего снисхождения.
* * *
Возникали также затруднения по поводу прегрешений менее серьезных. Так, задавались вопросом, как следует поступать с сочувствующими ереси в случае вторичного их обвинения. Нарбоннский собор 1244 года полагал, что их следует отсылать к Папе, чтобы он разрешил их грехи и наложил на них епитимью; но такая процедура была признана чересчур сложной.
В средний период истории инквизиции все писатели, в том числе и Бернар Ги, не предписывая выдачи виновного светской власти, предлагают налагать на него тяжелую епитимью, чтобы навести на других спасительный страх. Но в XIV веке Эмерик полагает, что сочувствующий, привлеченный во второй раз, должен без всякого суда быть выдаваем в руки светской власти; строго по закону так же должно было поступать с теми, кто попадался снова после публичного обвинения в ереси; но это казалось столь жестоким, что Эмерик предложил представлять все подобные случаи на утверждение Святого Престола.
****
Был еще другой разряд преступников, которые очень беспокоили инквизиторов и для которых было очень трудно установить однообразные правила; это те, кто убегал из тюрьмы или небрежно исполнял наложенную на них епитимью. По теории чистосердечно обратившимися считались те кающиеся, которые с радостью принимали епитимию как единственную надежду для них на вечное спасение; но, не выполняя после этого епитимьи, они показывали или то, что их обращение было неискренне, или то, что их неустойчивая душа снова впала в старые заблуждения. Поэтому уже с самого начала на них смотрели как на рецидивистов. Валансский собор 1248 года постановил, чтобы сначала их милостиво усовещевали, после чего, если они продолжали оказывать неповиновение, с ними следовало поступать как с закоренелыми еретиками; это решение вносилось даже иногда в приговор, причем тем, кто стал бы небрежно исполнять епитимью, грозили наказанием, определенным для клятвопреступников и не раскаявшихся еретиков; однако, еще в 1260 году Александр IV, по-видимому, затруднялся издать особое правило для этих случаев и неопределенно говорит об отлучении от Церкви, о новом наложении наказания и об обращении, в случае надобности, к помощи светской власти. Около этого же времени Ги Фукуа высказывается за смертную казнь, считая, что подобная небрежность служит признаком закоснелой ереси; но Бернар Ги считал это чрезмерным и советовал предоставлять виновных на усмотрение инквизитора.
Наиболее частыми преступлениями этого рода были самовольное снятие желтых крестов и побег из тюрьмы; первое, насколько я знаю, никогда не наказывалось смертью, хотя и влекло за собой довольно строгие наказания, чтобы отбить у кающихся охоту делать это. Что касается побега из тюрьмы, то инквизиторы последнего периода инквизиции считали это преступлением уголовным: бежавший из тюрьмы был еретиком-рецидивистом, и его следовало сжечь живым без всякого суда.
Некоторые законоведы держались того убеждения, что обратившийся, если он не выдал всех известных ему еретиков, поклявшись сделать это, был рецидивист; Бернар Ги находил еще это преувеличенным. Решительный отказ выполнить епитимью, естественно, считался признаком упорной ереси и вел прямо на костер. Впрочем, эти случаи были редки, так как епитимья накладывалась только на тех, кто уже сознался и желал присоединиться к Церкви; однако мы знаем, что во второй половине XV века была сожжена живой одна женщина, которая отказалась выполнить епитимью, наложенную на нее картагенской инквизицией.
* * *
Несмотря на это широкое применение смертной казни, я убежден: это число жертв, погибших на костре, гораздо меньше, чем обыкновенно думают. Факт сжигания умышленно человека только за то, что он верит иначе, чем мы, представляется такой драматической жестокостью и так поражает ужасом, что, в конце концов, в нем стали видеть существенную черту деятельности инквизиции. Но необходимо помнить, что среди других наказаний, налагаемых ее приговорами, костер был сравнительно менее употребителен. Большинство документов этой мрачной эпохи страданий до нас не дошло, и мы не можем теперь установить статистику; но если бы они сохранились, то я думаю, что мы были бы поражены встретить так мало случаев наказания сожжением среди других, более или менее жестоких, наказаний.
Надо остерегаться по этому поводу от преувеличений, столь обычных у большинства писателей. Никто, конечно, не заподозрит Дом Бриаля в легкомыслии или предвзятом мнении, и, однако, в предисловии к XXI т. своего Recueil des Historiens des Gaules (стр. XXIII) он приводит, как достоверное, утверждение, что Бернар Ги за время своей инквизиторской деятельности в Тулузе (1308-1323) отправил на костер 637 еретиков; но, как мы уже видели, это только общая цифра его решений за данное время, а смертных приговоров было только сорок, не считая шестидесяти семи приговоров вырытия и сожжения останков умерших еретиков.
Еще другой пример. Ни один из инквизиторов не прославился так своей энергией и деятельностью, как Бернар Ко, который боролся с ересью, когда она была во всей своей силе. Бернард Ги называет его "молотом еретиков" и человеком святым и полным Бога, "удивительным по своей жизни, удивительным по своему образованию и удивительным по уничтожению ереси". Он при жизни еще творил чудеса, а в 1281 году, через двадцать восемь лет после его смерти, тело его было найдено сохранившимся, за исключением кончика носа (очевидный признак его чистоты и святости).
Подобного человека нельзя заподозрить в снисходительности к еретикам, – между тем в списке его решений за 1246-1248 годы нет ни одного случая, не считая заочных решений, где он выдал бы виновного в руки светской власти. Конечно, осужденные заочно могли быть сожжены светской властью, но на практике они могли спасти себя, выразив покорность, чему мы имеем в данном списке поразительный пример. Самым опасным еретиком в Тулузе был Аламан де Роэ. Он принадлежал к одной из самых знатных фамилий города, давшей еретической церкви много приверженцев; сам Аламан, думали, был у еретиков епископом.
