* * *
О том, какое действие оказало это язвительное воззвание, мы можем составить себе представление по описанию Церкви, сделанному в 1250 году линкольнским епископом Робертом Гростестом в присутствии Иннокентия IV и его кардиналов. На подробностях не стоит останавливаться, но вывод тот, что духовенство – грязное пятно на земле, что это – антихристы и дьяволы, надевшие маску ангелов света и превращающие дом молитвы в притон воров. Когда в 1260 году пассауский инквизитор старался выяснить причины трудного искоренения ереси, он составил длинный список преступлений, обычных среди духовенства, – список, ужасный по мелочи заключающихся в нем подробностей. И если его описание верно хоть немного, то подобная Церковь не могла быть ничем иным, как одновременно политическим, общественным и нравственным бичом.
* * *
Таковы свидетельства духовных лиц по занимающему нас вопросу. Чтобы узнать теперь, какими глазами смотрели на духовенство миряне, мы прежде всего приведем слова Гильома де Пюи-Ларанса: "Я скорее пойду в священники, чем соглашусь сделать это". Правда, с таким же презрением относились, в свою очередь, и священники к монахам; по словам Эмерика, аббата Аншенского, священник никогда не вступал в общение с человеком, которого он видел в черной рясе бенедиктинца.
Но народ одинаково презирал и священников, и монахов. Вальтер фон дер Фогельвейде прекрасно выражает отношение народа ко всем духовным, начиная от Папы и кончая приходским священником: "Кафедра св. Петра переживает теперь такое же время, как тогда, когда она была осквернена колдовством Герберта, этот последний приуготовил место в аду только для себя одного, а ныне правящий Папа влачит туда за собой и всех христиан. Зачем медлят громы небесные? Доколе, Господи, продлится Твое долготерпение? Дело Твое обращено в ничто, слово Твое запрещено, Твой казначей крадет Твои небесные богатства, Твои слуги грабят и убивают, и хищный волк стережет Твое стадо".
* * *
Не менее горячие жалобы раздаются и на другом конце Европы. Вот как, рядом со многими другими, отзывается о высоких сановниках Церкви, о белом духовенстве и монахах трубадур Раймон де Корне, отвечая как эхо на жалобы поэта Вальтера: "Я вижу Папу, отрешившегося от всех своих обязанностей: он хочет разбогатеть, он не заботится о бедных, которым нет даже доступа к нему.
Вся цель его – собрать побольше сокровищ, заставить других служить себе, сидеть на золототканых материях. Для этого он пускается в крупную торговлю. За хорошую сумму наличными деньгами он раздает епископские кафедры своим приближенным и посылает к нам сборщиков, снабженных открытыми листами на сбор милостыни, и они продают нам отпущение грехов за меру ржи и за деньги… Не выше стоят и кардиналы; повсюду говорят, что с утра до ночи ищут они, где бы заключить какую-нибудь грязную сделку. Вам угодно епископство, а вам аббатство? Так несите же скорее им побольше денег: они дадут вам в обмен на них или красную шапку, или епископский посох. Если вы не знаете ничего из того, что требуется от священника, так это не беда. Знаете ли, не знаете ли, а вы будете получать хорошие доходы. Но смотрите не торгуйтесь; платите, не жалея денег, а то как раз останетесь с носом… А что делают епископы? Они сдирают кожу с богатых настоятелей своих епархий и продают им свои грамоты, скрепленные печатями. Одному Богу известно, когда они отвыкнут от этого. Да они делают дела и похуже! За деньги они постригают первого встречного и наносят, таким образом, вред всем; не только нам, приносимым в жертву этому проходимцу, но и светским судам, которые теряют над ним всякую власть… Клянусь вам, скоро будет больше священников и монахов, чем волопасов. Все падают и подают другим дурные примеры. Эти люди друг перед другом торгуют таинствами и обеднями. Исповедуя добрых мирян, за которыми нет ни одного греха, они налагают на них огромные епитимьи; и с миром отпускают наложниц священников… Конечно, если судить по внешним признакам, монашеские обеты тяжелы и суровы.
Но приглядитесь к ним поближе: поистине, монахи живут вдвое лучше, чем жили в миру под родительским кровом. Они поступают как нищие, которые, прикрываясь лохмотьями, обманывают людей и кормятся за их счет. Вот почему так много бездельников и негодяев поступает в монастыри; вчера у них не было куска хлеба, а завтра их шутовской наряд приносит им изрядный доход, извлекаемый из тысячи фокусов, скрытых у них в мешке".
Подобная религия неизбежно должна была породить ересь, подобное белое и черное духовенство должно было вызвать восстание. И можно только удивляться, что оно появилось так поздно и не было более общим.
[9]
Митра немецкого архиепископа XII в. из Бамбергского собора.
Глава II Ересь
Церковь, стоявшая, как мы видели, так далеко от своего идеала и так небрежно относившаяся к своим обязанностям, очутилась почти неожиданно для себя перед новыми опасностями, грозившими подорвать в корне все ее могущество. Как раз в тот момент, когда она только что отпраздновала победу над своими светскими врагами – королями и императорами, новый страшный враг выступил против нее; этим врагом было пробуждавшееся сознание. Непроницаемый мрак невежества X века, наступивший за мимолетным блеском цивилизации эпохи Каролингов, начал рассеиваться в XI веке перед первыми лучами умственного возрождения. Это движение начинает заявлять о себе уже с начала XII века, и уже тогда можно было предвидеть его широкое развитие, которому суждено было сделать Европу родиной искусств и наук, образования и высокой культуры. Но, само собой разумеется, умственный застой не мог разрешиться без того, чтобы в то же время не родились сомнения и критика. Как только люди стали рассуждать и рассматривать вопросы, касавшиеся таких предметов, обсуждение которых было им воспрещено, они неизбежно должны были заметить печальный контраст между учением Церкви и ее действиями, глубокий разлад между религией и обетами.
Стало, в свою очередь, колебаться и то слепое благоговение, с которым целый ряд поколений относился ко всему, исходившему от Церкви. Сочинение, подобное труду Абеляра, "Sic et поп", где беспощадно были освещены противоречия между преданием и папскими декреталиями, не было простым проявлением пытливого ума, предвещавшим восстание; оно угрожало Церкви в будущем большими опасностями, порожденными пробуждением критической способности ума. Тщетно, по распоряжению римской курии, Грациан в своих знаменитых "Concordantia discordantium canonum" пытался доказать, что противоречия легко могли быть сглажены, что церковное право представляло не собрание беспорядочной массы канонов, вызванных необходимостью дать ответ на преходящие запросы дня, а стройный сборник духовных законов. Роковое слово было произнесено, и все усилия глоссаторов, магистров логики, докторов богословия и целой толпы теологов-схоластиков и толкователей канонического права, несмотря на всю их диалектическую ловкость, не могли вернуть человеческому разуму его былую непоколебимую и спокойную веру в божественность учения воинствующей Церкви. Ряды нападающих были, правда, еще немногочисленны, их атаки были перемежающимися, но число защитников и энергия, с которой велась защита, показывают, что в Риме прекрасно сознавали опасность: дух пытливого исследования пробудился, наконец, от долгого сна.
