Добрый пастырь. По изображению в катакомбах св. Агнесы.
Хотя учители Церкви и думали, что их главная обязанность заключается в том, чтобы не допускать распространения учений, казавшихся гибельными для Церкви, они все же не решались доводить нетерпимость до крайних ее логических выводов и добиваться единства Церкви ценой крови.
Но, по-видимому, они уже подумывали об этом, так как император Юлиан прямо заявляет, что он никогда не видал диких зверей, которые были бы столь кровожадны, как большинство христиан в отношении своих единоверцев. Константин, под страхом смерти, предписал выдачу всех арианских книг, но, по-видимому, никто не был приговорен за это к смерти. В конце концов император, утомленный постоянными спорами, приказал св. Афанасию допускать всех христиан, без различия сект, до посещения храмов; но старания императора-миротворца были бессильны против возрастающей бури догматических споров. Сообщают, что Валенций в 370 году предал смерти восемьдесят духовных лиц православного исповедания, пожаловавшихся ему на насилие ариан; правда, это не было казнью по суду, но префекту Модесту было дано тайное приказание заманить указанных лиц на корабль и сжечь его в открытом море.
* * *
Впервые применение смертной казни за принадлежность к ереси произошло в 385 году, и вызванный этим повсюду ужас показывает, что все отнеслись к казни как к отвратительному новшеству. Приписанные Присциллиану гностические и манихейские умозрения вызвали то исключительное отвращение, которое Церковь всегда питала к ересям этого рода; но когда он, осужденный тираном Максимом в Трире, был подвергнут пытке и предан казни с шестью своими учениками, а остальные были сосланы на острова по ту сторону Бретани, то по всей Европе раздался громкий крик негодования. Из двух епископов, преследовавших Присциллиана, Итация и Идация, один был прогнан со своей кафедры, а другой сам удалился на покой. Святой Мартин Турский, сделавший все зависевшее от него, чтобы помешать этому жестокому решению, отказался иметь общение не только с этими епископами, но и с теми, кто находился с ними в сношениях. Хотя он, в конце концов, и уступил, чтобы испросить помилование для нескольких людей, за которых он просил у Максима, а также для того, чтобы помешать тарану преследовать последователей Присциллиана в Испании
[50], все же он, несмотря на то, что к нему сходил ангел-утешитель, был страшно огорчен и даже утверждал, что на некоторое время лишился силы изгонять бесов и излечивать недужных.
[51]
* * *
Если Церковь не решалась еще проливать кровь, то она уже не стеснялась прибегать ко всем другим средствам, чтобы восторжествовала установленная религия. В начале V века св. Иоанн Златоуст учит, что ересь должна быть подавляема, что на уста еретиков должно быть накладываемо молчание, что они должны быть поставлены в такое положение, чтобы не могли совращать других, и что, наконец, их тайные сборища не должны быть допускаемы; но при всем том он добавляет, что к ним не следует применять смертной казни. Около того же времени св. Августин умоляет префекта Африки не предавать донатистов смертной казни; ибо, говорит он, если будут преследования, то ни один священник не решится выдать донатиста, так как он предпочтет умереть сам, чем быть причиной смерти другого. Однако Августин одобрил императорские законы, согласно которым донатисты изгонялись, подвергались штрафам, лишались церквей и права делать духовные завещания; в утешение, он говорил им, что Богу не угодно, чтобы они умерли в несогласии с единой Католической Церковью. "Если, – говорил он, – принуждают человека удалиться от зла и сотворить благо, то это не принуждение, а проявление христианской любви", а когда несчастные схизматики возражали, что вера не должна быть никому навязываема, то он заявлял что это верно в принципе, но что грех и неверие должны быть наказуемы.
* * *
Мало-помалу все сомнения были устранены, и люди нашли нарочитые доводы, чтобы дать свободу своей ненависти и злобе. Пылкий св. Иероним, когда гнев его был возбужден Вигилансом, отрицавшим поклонение мощам, выразил свое удивление, что епископ не сокрушил тела этого дерзкого еретика, чтобы спасти его душу, и утверждал, что благочестие и ревность во славу Бога ни в коем случае не могут считаться жестокостью. В другом месте он говорит, что строгость есть только известная форма самой искренней любви к ближнему, так как, наказывая тело, мы спасаем душу от вечной гибели. Через шестьдесят два года после казни Присциллиана и его единомышленников, вызвавшей такое содрогание, Папа Лев I, когда ересь снова проявилась в 447 году, не только одобрил действия тирана Максима, но даже объявил, что если сохранять жизнь последователям подобной, достойной осуждения ереси, то это будет нарушением Божеских и человеческих законов. Таким образом, решительный шаг был сделан, и Церковь окончательно была призвана всеми средствами искоренять ересь. Нельзя не видеть влияния духовенства в появлении целого ряда императорских указов, начиная с эпохи Феодосия Великого, которыми упорство в ереси наказывается смертью.
* * *
Эволюции, поворотные пункты которой мы отмечаем, в значительной степени благоприятствовала ответственности, которая падала на Церковь вследствие ее тесных связей с государством.
Когда она могла добиться от монарха издания указов, осуждающих еретиков на изгнание, ссылку, каторгу и смерть, она думала, что Бог дал в ее руки силу, которой отнюдь не следует пренебрегать. В то же время она с непоследовательностью, свойственной человеку, утверждала, что не является ответственной за казни, назначаемые законом, и что руки ее никогда не обагрялись кровью. Епископ Итаций отказался сам выступить в деле Присциллиана в качестве обвинителя, а выставил вместо себя одно светское лицо; ниже мы увидим, что к подобным же уверткам прибегала и Инквизиция, но неискренность в этом случае очевидна для всякого. В обширном сборнике императорских указов, присуждающих еретиков к всевозможным лишениям прав и к разным наказаниям, ревностное духовенство могло находить доказательство того, что государство само считало своим первым долгом заботу о сохранении веры в ее чистоте. Но если только государство или кто-либо из представителей власти проявляли хотя бы незначительное послабление в отношении еретиков, то немедленно выступала на сцену Церковь и показывала свое жало.
