Брат и сестра объединили свои мольбы.
– Как вы не можете понять? – возразил вдвойне раздраженный граф Люсьен. – Совершенно не важно, во что верю я. Его величество еще не решил, считать ли русалок людьми.
– Я обещал Шерзад, что похороню ее возлюбленного в море, – сокрушенно сказал Ив.
– Вы не имели права давать подобные обещания, – упрекнул его Люсьен, придя в ярость, но ничем не выдавая своего гнева, даже не повышая голоса. – И уж тем более не имеете права поручать мне похороны.
Ив в смятении покачал головой:
– Но вы же сами сказали мне, месье де Кретьен, что я могу обращаться к вам по любому поводу…
– Исполняя волю его величества! – воскликнул Люсьен. – А не удовлетворяя собственные прихоти!
– Его величество не волнует судьба мертвого водяного, – возразил Ив, – лишь открытия, которые я могу совершить, исследуя тело…
Люсьен резко вскинул руку; Ив мгновенно замолчал.
– Мадемуазель де ла Круа, – провозгласил Люсьен, – вы сами умоляли его величество позволить вам изучить череп водяного. Его величество соблаговолил разрешить подобный осмотр.
Мари-Жозеф отчаянно вскрикнула и закрыла лицо руками.
– Телега всего лишь в каком-нибудь часе езды от Версаля, – произнес Ив. – Мы догоним ее и вернем.
– Его величество желает исследовать череп водяного немедля.
– Из-за меня вы попали в ужасное положение, – пролепетала Мари-Жозеф. – Прошу прощения, – вы сможете простить меня?
– Мое прощение нам не поможет, – ответил граф Люсьен.
– Тогда передайте королю, – решил Ив, – что я должен препарировать череп, чтобы не оскорбить…
– Вы предлагаете мне солгать его величеству? – Люсьен возмущенно фыркнул. – Сожалею, отец де ла Круа, мадемуазель де ла Круа, даже не подумаю это сделать.
Глава 22
Дворцовые сады сияли. Зрители наводнили дорожки в поисках места, откуда будет лучше виден фейерверк над Большим каналом. В парадных апартаментах придворные и гости его величества вкушали легкий ужин.
Часть дворца, где располагались апартаменты королевы, казалась опустевшей и заброшенной.
Мари-Жозеф и Ив вслед за графом Люсьеном поднялись по Королевской лестнице. При мысли о предстоящем объяснении Мари-Жозеф охватывал ужас.
«Я утратила привязанность графа Люсьена, – думала она. – Нет, даже не его привязанность, он никогда не удостаивал меня своей привязанности, но я полагала, что сумела снискать его уважение. Не могу винить его, но как же я раскаиваюсь…»
Они с Ивом воспользовались графом Люсьеном. Он неутомимо поддерживал и защищал их, а они «в благодарность» пошатнули его положение при дворе и едва не лишили королевской милости.
Мари-Жозеф как никогда остро ощутила свое одиночество. Граф Люсьен разгневался на нее. Шерзад почти перестала ей доверять. А ее брат… Ив шагал рядом, мрачный и безмолвный, мучимый сознанием вины и опечаленный. Доказав ему, что русалка – разумное существо, она поставила под удар дело всей его жизни и его страсть.
«Когда он отправил меня в монастырскую школу, – размышляла Мари-Жозеф, – мне казалось, что если он узнает, на какие страдания меня обрек, то смягчится. В моих воспоминаниях жил его прекрасный образ. А теперь у меня нет даже такого утешения. Граф Люсьен не ошибался. Страдание приносит только несчастье. А если он прав в этом, – подумала Мари-Жозеф, – вдруг он прав и в другом, в своих взглядах на плотскую любовь?»
Ей следовало бы ощущать собственную вину, раскаиваться в том, сколь мала ее вера, но она чувствовала себя обманутой и несчастной.
Уныло шагая по коридорам, меж роскошных гобеленов, апельсиновых деревцев, пышных букетов и канделябров, Мари-Жозеф, словно паломница, отправилась вымаливать прощение.
«Я могла бы проскакать по этим переходам верхом на Заши, – пронеслась у нее в голове безумная мысль, – галопом промчаться по паркету, одним прыжком перелететь Посольскую лестницу или, как на Пегасе, перепрыгнуть через перила балкона. Потом мы бы спаслись бегством, через сады, через лес – только бы нас и видели».
Но эти мечты сменились куда более мрачными мыслями: «Интересно, смогу ли я еще поездить на Заши?»
Часовой пропустил их в апартаменты мадам де Ментенон.
Его величество и его святейшество сидели вместе возле открытого окна. Мадам де Ментенон устроилась в своем плетеном кресле, склонившись над алым атласом, который она расшивала золотой нитью. Мари-Жозеф поглядела на нее, надеясь встретить сочувствие и благожелательность, которую маркиза неизменно проявляла к ней в Сен-Сире. Однако мадам де Ментенон не подняла головы, и Мари-Жозеф невольно вздрогнула.
«Это от холода, – попыталась убедить себя Мари-Жозеф. – Бедная мадам де Ментенон, как она, должно быть, страдает здесь от ревматизма».
– Ваше величество… – поклонился граф Люсьен.
– Месье де Кретьен…
Мари-Жозеф сделала реверанс королю и, встав на колени, поцеловала перстень папы Иннокентия. Рука у него была прохладная, а перстень обдал ее губы холодом. Его святейшество протянул руку графу Люсьену, но тот не шелохнулся и не произнес ни слова. Мари-Жозеф присела в реверансе и перед мадам де Ментенон, однако маркиза не сочла нужным ответить на ее приветствие.
– Мадемуазель де ла Круа, – вопросил его величество, – что за бес в вас вселился?
– Простите меня, ваше величество. Я не хотела вас оскорбить.
– Вы просили меня установить истину, – промолвил его величество, – я соблаговолил попытаться, а сейчас выясняется, что вы уничтожили все доказательства. Как же я могу быть уверен, что вы не выдумали всю эту историю?
– Но это было бы безумием, сир, а я не безумна! Я сделала это только из сочувствия к Шерзад, и я не предполагала, что…
– Из сочувствия к неразумной твари?! – воскликнул Иннокентий и с озабоченным видом повернулся к Иву. – Меня беспокоит, что вы уделяете русалке столь много времени. Возможно, сами того не желая, вы совершаете серьезную ошибку.
– Я лишь ищу истину, по завету Господню, – осмелился перечить Ив.
– И вы полагаете, что истина Господня ведома вам лучше, чем мне? – оскорбленно возразил папа.
– Нет-нет, помилуйте, ваше святейшество, я лишь тщусь познать волю Божью, изучая сотворенный Господом материальный мир.
– Вам следовало бы постигать Слово Божье, – упрекнул его Иннокентий, – а не преклонять слух свой к измышлениям демонов.
– Демоны лгут! – воскликнула Мари-Жозеф. – А Шерзад говорила только правду!
– Не вам решать, что правда, а что нет, мадемуазель де ла Круа, – наставительно произнес его святейшество.
– Неужели Шерзад хоть раз солгала? Она говорила только правду, пусть горькую, но правдой от этого она быть не перестает.
