Мари-Жозеф позвала ее, но Шерзад не откликнулась: она металась по бассейну, стремительно и неутомимо преодолевая одно и то же маленькое расстояние, но разве так она дала бы выход своему гневу и неистовству, окажись она в океане? Она причитала и плакала, передавая скорбь мутной воде. Мимо проплыла рыбка. Шерзад схватила ее и разорвала на куски. Блеснула чешуя, и вода тотчас унесла ее.
Русалка сильно оттолкнулась ногами и вновь взмыла над водой, а потом обрушилась вниз, подняв гигантский фонтан брызг. Вода хлынула на помост и перелилась через каменный бордюр бассейна, промочив ноги Мари-Жозеф. Та с испуганным криком отпрянула. Шерзад не могла взять в толк, почему она упорно отказывается ходить с мокрыми ногами.
За прутьями клетки собрались послушать ее земные люди в странной, топорщившейся, второй коже. Большинство стояло – Шерзад гадала, как они терпят боль в ступнях, – но некоторые сидели. Мари-Жозеф уже пыталась объяснить ей почему и умоляла ее опускать глаза, когда встречается взглядом с беззубым. Шерзад не постигала, зачем это нужно.
Сегодня портрет беззубого сидел в кресле. Земные люди писали портреты красками на плоских досках и тканях и довольствовались убогими материальными подобиями, вместо того чтобы попросить кого-нибудь пением создать образ отсутствующих.
Шерзад снова вырвалась из воды. Земные люди ахнули и как один захлопали в ладоши. Она снова выпрыгнула из бассейна, и они снова накрыли ее волной бессмысленного шума. Для них-то он был исполнен смысла – так они выражали свое одобрение или интерес.
В шатер вошел маленький человек. Увидев его, Шерзад зарычала и нырнула. Она уже не надеялась, что сможет ему доверять. Он намазал руку Мари-Жозеф мерзким черным веществом. Неужели он хотел ее убить? Попадись он только, она растерзает его когтями, чтобы не пытался навредить Мари-Жозеф. Шерзад хотела предостеречь подругу, но тогда бы пришлось объяснить, как она ее исцелила, а русалка не решалась об этом упомянуть.
Внезапно все земные люди встали. В шатер вступил человек в белом, с золотым крестом. Все земные люди склонились в поклоне и ждали, пока он не сядет рядом с портретом беззубого. Мари-Жозеф, бросившись к нему из клетки, встала на колени и поцеловала ему руку. Этот жест озадачивал Шерзад, ведь человек в белом принимал поцелуй без всякого удовольствия, а Мари-Жозеф лобызала его руку явно по обязанности.
Мари-Жозеф обернулась к фонтану и запела, прося Шерзад поведать историю. Шерзад снова взвилась над водой, проверяя, как откликнутся на ее прыжок земные люди. Она вошла в воду у самой кромки фонтана, подняв огромный сноп брызг и, очевидно, поразив тревожно вскрикнувших земных людей.
Шерзад подплыла к ступенькам и вскарабкалась через их острые края, чтобы рядом с Мари-Жозеф устроиться на каменном ободе фонтана.
– Шерзад, дорогая, пожалуйста, не прыгай так больше, мне за тебя страшно…
Шерзад уставилась на человека в белом. Время от времени на его лице появлялось добродушное выражение, хотя золотой крест у него на груди пугал ее до беспамятства.
«Смогу ли я привлечь его на свою сторону? – размышляла она. – Или в нем слишком сильна тяга к убийству?»
Мари-Жозеф обратилась к ней, лепеча и коверкая образы, словно маленький ребенок, еще не научившийся создавать голосом картины и воспроизводящий лишь отдельные ноты. Шерзад, устремив взгляд на папу, отвечала благозвучными трелями и начала свое повествование.
Она пела о том, как ее народ впервые встретился с золотым крестом.
Люди моря ненадолго избавились от преследований, выбирая родильные острова, затерянные в безбрежном океане, и таясь в гигантских скоплениях водорослей, слишком густых, чтобы в них могли войти корабли.
Однако они не отказались от своего любимого места совокуплений. Его бездонные индигово-синие глубины скрывались меж коварными мелями. Все русалочьи семьи собирались там в один-единственный день в году, а затем снова рассеивались. Разумеется, земным людям было не под силу обнаружить их.
Однажды перед самым праздником середины лета случился невиданный шторм. Морские люди наслаждались, они катались на гигантских волнах, оседлав их, словно коней, ныряли в бездну сквозь пышную пену и затаивались на дне, впадая в некое подобие летаргического сна, когда буря бушевала слишком уж грозно. Едва шторм утих, морские люди всплыли на поверхность и стали плавать в горячих лучах яркого солнца. Оставив младенцев на попечение подростков, взрослые собрались для любовных утех.
Голос Мари-Жозеф сорвался, она смолкла. Шерзад схватила ее за кисть, больно уколов острыми когтями, и с отвращением зарычала, оскорбленная ее трусостью. «Скажи им, скажи, – пропела она, – как же они поймут, что мы люди, если они не поверят, что мы можем испытывать радость?»
Ими овладело чувственное самозабвение. Они взялись за руки, образовав хоровод, и стали плавать, постепенно сближаясь, кружась в водовороте восторга. Играя и резвясь в волнах, они скользящими движениями касались друг друга, возбуждали друг друга, предавались страсти.
Мари-Жозеф не дрогнув глядела на папу и излагала рассказ русалки, по мере того как та пела, не меняя ни единого образа.
Внезапно их самозабвенную игру прервало появление страшного призрака: это одинокий корабль, с парусами, истрепанными штормом, тяжело и неуклюже приблизился к месту их ежегодной оргии. На его гроте, среди зияющих дыр и оставленных бурей прорех, виднелся крест цвета солнца.
Земные люди заметили морских людей, сладострастно предающихся плотской любви. Корабль, грузно поднимаясь и опадая на волнах, двинулся по направлению к их хороводу. Земные люди завидовали наслаждению, выпавшему на долю морских людей, и одновременно ужасались, обнаружив множество демонов. Их корабль ворвался в кольцо, разорвав хоровод русалок, даже не подозревавших о его приближении.
Корабль топил русалок, которые и не пытались спастись бегством. Матросы с криками «демоны! демоны!» стали бросать за борт бочонки, и те один за другим взрывались, поражая русалок осколками, гвоздями и обрывками цепей, которыми были начинены. Стоны чувственного восторга и самозабвения мгновенно сменились криками боли; волны окрасились кровью морских людей. Водоворот, разрезанный корабельным килем, ушел в глубину. Онемевшие от ужаса подростки, прижимая к себе испуганных, рыдающих младенцев, беспомощно глядели, как погибают их семьи.
Папа, не шевелясь и не проронив ни слова, взирал на Шерзад. Никакого сочувствия жертвам не отразилось на его лице; он испытывал к ним не более жалости, чем священник, стоявший на корме того корабля и воздевший сияющий на солнце крест. Он торжественно и горделиво заявлял, что на нем лежит ответственность за смерть, раны и страдания русалок: «Ибо я молот ведьм и бич Божий!» – пропела Мари-Жозеф.
Папа поднялся с кресла. Шерзад отпустила кисть Мари-Жозеф, и та схватилась за прутья решетки, чтобы не упасть. Слушатели разразились аплодисментами, сострадая морским людям и оплакивая их участь.
– Я ничего не выдумала, – прошептала Мари-Жозеф, – такое невозможно выдумать.
