– Мадемуазель де ла Круа! – Он показал ей крохотную серебряную капсулу с посланием. – Это доставил почтовый голубь.
– Нашли корабль с сокровищами?
– Пока только место, которое описывала русалка, корабль еще нет.
– Не говорите Шерзад! – взмолилась Мари-Жозеф.
– Не буду.
Шерзад что-то прошептала ей.
– Почему ее выпустили из клетки?
– Его величество… По словам Лоррена, его величество повелел перевезти ее в Большой канал, чтобы она могла развлечь его гостей своими прыжками и трюками.
Граф Люсьен промолчал. Мари-Жозеф промолчала. Граф Люсьен отошел, уже не спеша, сильнее, чем обычно, как показалось Мари-Жозеф, опираясь на трость-шпагу. Она хотела позвать его, попросить вернуться и уверить в том, что это всего лишь минутный каприз его величества и что Лоррен просто оказался рядом и потому смог его выполнить.
Однако ей не пристало обнаруживать такую фамильярность и вторгаться в его мир, ведь она уже отвергла его условия.
Она встала на колени на берегу канала и притворилась радостной и безмятежной. Когда Шерзад вынырнула перед нею, Мари-Жозеф наклонилась и поцеловала ее в лоб.
Кожа у Шерзад стала какой-то странной, прохладнее и грубее на ощупь, чем обычно. Один коготь у нее был сломан, а плечо уродовала безобразная язва. Волосы ее казались спутанными и тусклыми, но глаза сияли диким, безудержным огнем.
– Шерзад, милая, что случилось, что не так?
Шерзад пропела ей, как пробралась сквозь железные решетки, выплыла из канала, отдалась на волю подводного течения, и оно вынесло ее на свободу, в океан.
– Дорогая моя, неужели ты думала, что Большой канал – это река? Нет, он всего-навсего соединен с акведуком. Не отчаивайся. Корабль найдет сокровища. Его величество сдержит обещание.
Мари-Жозеф дотронулась до воспаленной кожи у Шерзад на плече:
– Где ты поранилась?
Шерзад вздрогнула от боли и зарычала, жалуясь на грязь в фонтане.
– Граф Люсьен! – позвала она, надеясь остановить его прежде, чем он уедет.
Однако он не сел верхом на Зели. Обе лошади, без узды, пощипывали подстриженную траву возле Королевского бульвара. Граф Люсьен вышел из-за их спины, неся переметные сумы и свернутый ковер.
– Шерзад просит вас одолжить ей целебной мази, – молвила Мари-Жозеф. – Она поранилась.
Шерзад зарычала, отвергая мазь месье де Баатца.
– Эта мазь спасла мне жизнь! Только не лижи рану – так ты еще хуже сделаешь.
– Мазь кончилась, – сказал граф Люсьен. – Я послал в Бретань, к отцу, за очередной ее порцией.
Он разложил на траве красный персидский ковер.
– Морская женщина, я могу осмотреть твою рану?
Шерзад выскользнула из рук Мари-Жозеф и замерла совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.
– Мои чары на нее не действуют, – посетовал Люсьен.
– Она испугана. Она в отчаянии. Она искушала их, граф Люсьен, она убеждала их выпустить ее в Большой канал, чтобы спастись. Как жаль, что это невозможно!
– Уверяю вас, если она сбежит, гнев его величества будет неописуем.
– Мне безразлично!
– А напрасно.
Люсьен сел на ковер, вытянув перед собой ноги. Он снял перчатки и пошевелил пальцами, радуясь свободе. Ногти у него были безупречно ухоженные. Он открыл седельную суму и извлек из нее бутылку вина и два серебряных кубка.
– Мари-Жозеф, – с глубокой серьезностью произнес он, – его величество обладает абсолютной властью. Он способен сокрушить любое препятствие на пути к выполнению его замысла.
– А что он может сделать? – полюбопытствовала Мари-Жозеф.
Люсьен вонзил штопор в пробку и сильно потянул.
– Например, снова пустить вам кровь. Обвинить вас в колдовстве. Достаточно одного слова месье Бонтану, и вы окажетесь в Бастилии.
Люсьен вытащил пробку и наполнил кубки.
– Он может отдать вас в руки инквизиции.
– Он не пойдет на это…
– Он может заточить вас в монастыре…
– Нет, только не это!
– Так он изгонял бывших фавориток.
Он передал ей кубок.
– Вы пытаетесь меня запугать?
– Да.
– Ради моего же блага, подобно тому как мой брат запрещает мне все, что можно, доктор Фагон пускает мне кровь, а Лоррен преследует меня!
– Вы говорили, что превыше всего цените правду, а правда заключается в том, что, противясь воле его величества, вы подвергаете себя огромному риску. Неужели вы хотите, чтобы я вам солгал?
Мари-Жозеф отпила глоток, слишком расстроенная, чтобы наслаждаться букетом. Все, кому она, как ей казалось, могла доверять, обманывали ее, кроме графа Люсьена.
– Я бы не пережила, если бы вы мне солгали.
– Я поклялся, что никогда не навлеку на вас опасность, – сказал граф Люсьен, – а ложь весьма опасна. – Он достал из седельной сумы хлеб, сыр, пирожки с мясом и фрукты. – Но хватит неуютных истин. Давайте поиграем в беззаботных пейзан. Без интриг, без придворного этикета, без…
– Без денег, без еды, без крыши над головой… – добавила Мари-Жозеф.
– Еще одна неуютная истина, – согласился Люсьен. – Что ж, тогда поиграем в придворных, выехавших на пикник.
Он сделал большой глоток, снова наполнил кубки, а потом достал из кармана толстый сложенный лист пергамента и протянул его Мари-Жозеф. Она развернула его, прочла и с благодарностью взглянула на него:
– Сударь, не могу выразить свою признательность…
– Мне это почти ничего не стоило, – заверил он. – Но помните, вольная вашей сестры не будет иметь силы, пока ее не подпишет ваш брат.
– Он поставит свою подпись, – сказала Мари-Жозеф.
Решив, что опасность подвергнуться лечению мазью месье де Баатца ей уже не грозит, Шерзад, подгоняемая любопытством, подплыла ближе и засыпала их вопросами.
– Хочешь попробовать? – Мари-Жозеф протянула ей ломтик хлеба.
Шерзад попробовала и выплюнула, объявив, что такой гадостью только рыб кормить. Сыр ей понравился еще меньше: она провозгласила, что такое и рыбы есть не будут. Мари-Жозеф предложила ей попробовать вина.
Шерзад обнюхала кубок, запрокинула его так, чтобы в его раструб вошли ее рот и подбородок, и принялась лакать алое вино, выплескивающееся, словно кровь, ей на шею и грудь.
– Покажите ей, как пьют, мадемуазель де ла Круа, – попросил граф Люсьен. – Вино превосходное. Пусть вылакает, сколько пожелает, но не стоит его расплескивать.
Со второй попытки у Шерзад получилось лучше: она осушила кубок и потребовала еще.
