– Нет, ты же никогда раньше не пила, – возразила Мари-Жозеф. – Если выпьешь слишком много, начнешь делать всякие глупости… Ну хорошо, чуть-чуть.
Они с Шерзад разделили кубок вина. Шерзад запела, сравнивая воздействие вина с эффектом употребления некоего люминесцирующего существа из морских глубин.
Шерзад облокотилась на каменное обрамление канала, тихонько напевая и посвистывая. Взяв руку Мари-Жозеф, она прижала ее к щеке, к губам, а потом подняла рукав Мари-Жозеф, обнажая следы, оставленные ланцетом. Надрез почти зажил, воспаление прошло.
– Видишь? Граф Люсьен исцелил меня.
Шерзад фыркнула, соскользнула в воду и уплыла, золотистая в солнечном свете.
Слегка захмелев от вина, Мари-Жозеф откинулась на ковер, опираясь на локти.
Над фонтаном Аполлона возвышался шатер, в его боковые проемы под поднятым пологом задувал легкий ветерок. В клетке, совсем недавно служившей темницей Шерзад, Аполлон пустил своих коней против солнца. Мари-Жозеф нахмурилась, разглядывая статую.
– Почему вы помрачнели? – мягко упрекнул ее Люсьен. – Я надеялся хотя бы на мгновение развеять вашу грусть.
– Аполлон движется в неверном направлении. – Она сделала жест, словно очерчивая путь по небу, от восхода к закату. – Он должен следовать по солнцу, а не против.
– Он обращен лицом к королю, – возразил граф Люсьен.
– Мир подчиняется правилам, которые устанавливают не короли.
Мари-Жозеф взяла яблоко и уронила на ковер, снова подняла и вновь уронила.
– Законы движения, законы оптики, ход планет – все они подвластны силе тяготения. Это доказал месье Ньютон. Его величество может приказать яблоку, бросая вызов природе: «Не смей падать!» Он может приказать все что угодно, но тем не менее яблоко упадет.
Граф Люсьен задумчиво взирал на нее.
– Я изучала природу всемирного тяготения, – надменно продолжала Мари-Жозеф, – подобно месье Ньютону.
Она откусила от яблока, сочного и кисловатого, и громко захрустела.
– Если Ньютон уже достаточно исследовал гравитацию, – предложил Люсьен, – может быть, вам предоставить ему эти опасные вопросы?
Мари-Жозеф нетерпеливо подалась к нему:
– Месье Ньютон установил, какое воздействие оказывает гравитация. Однако он сам признает, что ему неизвестна ее природа. Разве постичь ее будет не чудесно? Это сила природы? Или это длань Божия? – Она как можно шире развела руками. – Месье Ньютон совершал открытия, исследуя планеты, самые большие тела, которые мы знаем. Но может быть, стоит посмотреть и на самые малые?! – Она сжала ладони. – Что-то вызывает притяжение. Если удаление его ослабляет, то почему бы сближению его не увеличить? Вдруг это можно заметить? Если бы у меня был микроскоп минхера ван Левенгука…
– Но если это можно увидеть под микроскопом, – возразил Люсьен, – то почему это не установил минхер ван Левенгук?
– Потому что не искал. – Внезапно смутившись, ведь прежде она никого не посвящала в свои честолюбивые мечты, Мари-Жозеф махнула рукой, словно говоря: «Забудем, оставим!»
– Вы совсем не доверяете мне и моим философским взглядам? – мягко произнес граф Люсьен. – Вы полагаете, что я не способен понять ваши теории?
– Я и сама их пока не понимаю, сударь. – Мари-Жозеф пристыженно отвернулась. – Их доказательство требует времени и упорной работы. А у меня слишком мало одного и слишком много другого.
Не желая и далее посвящать его в свои безумные планы, Мари-Жозеф встала и принесла свой ящик для живописных принадлежностей, который выронила, когда спорила с шевалье. Поискав под остатками партитуры, она выудила чистый лист. Истерзанные месье Гупийе страницы упали на персидский ковер. Мари-Жозеф подобрала их.
– Что это? – спросил Люсьен.
– Кантата в честь его величества. Мое жалкое сочинение.
– Результат вас не удовлетворяет?
– Я думала, что благодаря Шерзад превзошла саму себя, – промолвила она. – А сейчас не знаю, что и думать. – Она протянула ему страницу партитуры. – Посмотрите сами.
Он покачал головой:
– Я лишен способности слышать музыку, читая ноты.
– Месье Гупийе говорит, что женщина, дилетантка, не в силах написать ничего достойного… А пьеса к тому же якобы слишком длинная. В этом он совершенно прав.
– И от этого она превращается в жалкую какофонию?
Мари-Жозеф мысленно расслышала взмывающую куда-то ввысь мелодию, она сливалась с песней Шерзад, доносящейся с середины канала.
– Он едва взглянул на партитуру! – воскликнула Мари-Жозеф. – Он сказал, что не будет дирижировать ею, что женщины не могут… и он потребовал… а я отказалась.
– Его величество восхищался…
– А его величество лучше прочих? – вскричала Мари-Жозеф. – Ему нужна музыка или моя особая благодарность?
– У вас много причин быть ему признательной.
– Он неизменно вел себя по-рыцарски, – смущенно произнесла Мари-Жозеф. – То, что я сказала, было абсолютно несправедливо.
– Даже его хулители…
– Хулители короля? Здесь? Во Франции? – не веря своим ушам, пролепетала Мари-Жозеф.
Люсьен в замешательстве смолк, а потом усмехнулся:
– Все знают, что его величество превосходно разбирается в музыке. Если ваша пьеса оказалась слишком длинной, сократите. Попросите помощи у малыша Скарлатти: он еще слишком юн, чтобы требовать у женщины особой благодарности.
– Вы недооцениваете Доменико. Я действительно показывала ему кантату. Она привела его в восторг. В его интерпретации она звучит чудесно… Но юный Скарлатти исполняет небесную музыку в качестве упражнений для беглости пальцев.
Мари-Жозеф поспешно написала несколько строк и послала записку Доменико со слугой, потом выровняла листы партитуры, сложив их аккуратной стопкой, и убрала в ящик для живописных принадлежностей.
– Благодарю вас за мудрый совет, граф Люсьен. Я рада, что вы даете советы не только королю.
– В таком случае вы могли бы меня отблагодарить…
Мари-Жозеф резко вскинула голову.
– …сыграв для меня кантату, – беспечно закончил Люсьен.
– Мастерство малыша Доменико…
– …удивительно, согласен. Но я предпочел бы услышать ее в вашем исполнении.
– Она очень длинная.
– Тем лучше.
Он налил еще вина и задумчиво окинул взглядом Большой канал.
Не говоря ни слова, но чувствуя друг к другу симпатию, они завершили свой пикник.
Мари-Жозеф допивала вино и доедала, откусывая по маленькому кусочку, последний пирожок. Запыхавшийся слуга принес ответ на ее записку. На листе нотной бумаги Доменико неровным детским почерком нацарапал, пытаясь подражать изысканному придворному языку: «Синьорина Мария не беспокойтесь более ни секунды я полагал что вы захотите чтобы я исполнил вашу кантату ведь все что служит прославлению ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА восхитительно, а если к оному стремлению добавляется еще желание угодить синьорине Марии возможна ли для меня более высокая цель?»
