– Какое прекрасное представление! – восхитилась мадам. – Какая прелестная музыка! Ее сочинил синьор Скарлатти?
– Ее сочинила Шерзад, мадам, – поправила Мари-Жозеф.
– Русалка?! – рассмеялась мадам. – Вы сами ее сочинили, вы так талантливы!
– Мари-Жозеф, душенька, не плачьте, – прошептала Лотта.
Граф Люсьен подскакал на Зели к экипажу кардинала Оттобони. Он передал Иву приказание выйти и явиться пред очи его величества.
Ив отдал глубокий поклон его величеству и поцеловал перстень папы.
– Я весьма доволен результатами ваших исследований, отец де ла Круа.
– Ваше величество, я…
Ив бросил взгляд на Мари-Жозеф, но она явно не могла расслышать то, что он собирался произнести. Может быть, она никогда не простит ему выбора, который он сделал.
– Ваше величество, ваше святейшество, – прошептал он, стараясь, чтобы никто не подслушал, – я установил, для чего служит странный орган русалки. Его назначение именно таково… как вы надеялись.
Его величество остался безучастным – этому научил его пятидесятилетний опыт царствования. Иннокентий же встревожился.
– Кузен, – обратился он к Людовику, – подумайте дважды. Если это правда, то какого решения ожидает от нас Господь? Морскую тварь должна исследовать Церковь. Передайте ее мне.
– Я подумаю об этом, – сказал его величество. – Пожалуйста, месье де Кретьен.
Ив поднялся и встретил взгляд ясных серых глаз графа Люсьена, исполненный такого презрения, что не могло быть сомнений: он распознал ложь.
Ив отвернулся. Граф Люсьен никак не мог ему помешать, ведь он знал о натурфилософии не больше, чем остальные придворные, и не в силах был его разоблачить.
Граф Люсьен подал его величеству плоскую квадратную шкатулку экзотического дерева, инкрустированную перламутром. Его величество открыл ее: внутри, на черном бархате, покоился золотой диск, изображающий его величество в римских доспехах, верхом, без седла, на боевом скакуне, с развевающимися по ветру волосами. Его величество вынул медаль из шкатулки, и она под действием собственной тяжести повернулась на крупно набранной цепочке, открывая на реверсе запечатленную Мари-Жозеф рельефную русалку, радостно резвящуюся в волнах.
Ив осознал, что совершил.
Колени его подогнулись, и он чуть было не упал. Схватившись за борт экипажа, он с трудом удержался на ногах. Он попытался поднять голову. Задыхаясь, не в силах оторвать взгляд от земли и от сверкающих спиц, он думал: «Лучше броситься под колеса. Как мне искупить собственную ложь, если не низвергшись в ад? Тогда мне не придется смотреть в глаза Мари-Жозеф и каяться за содеянное, не придется слышать последний крик русалки, не придется увидеть разочарование его величества, которое неизбежно постигнет его на смертном одре…»
Его величество надел медаль ему на шею. По толпе зрителей прокатился шепот одобрения. Ив наконец поднял голову, и по щекам его заструились слезы. Его величество улыбнулся.
– Вы обнаруживаете истинную скромность и похвальную чувствительность, отец де ла Круа, – произнес он. – Прошу вас, присоединитесь ко мне.
Ив сел в экипаж, ощущая невероятную слабость, словно сраженный тропической лихорадкой. Сидя рядом с королем, он плакал и отирал рукавом слезы, едва удерживаясь, чтобы не броситься ему в ноги, не признаться в обмане и не погубить себя и русалку.
Объехав двор, экипажи с грохотом прокатились в ворота и вереницей двинулись к площади Оружия. Плац окружала огромная трибуна. Жесткость позолоченных деревянных скамей смягчали бархатные подушки; на всех углах красовались большие букеты цветов. Воздух благоухал лавандой, рассыпанной на ступенях. Возле трибуны выстроились слуги, готовые проводить гостей его величества на их места и преподнести каждому серебряный кубок, увековечивающий память о Карусели. Зрителей развлекали жонглеры и певцы.
Кардинал Оттобони и прочие представители папской свиты провели его святейшество на предназначенное ему почетное место в королевской ложе. Лакей распахнул дверцу королевского экипажа.
– Займите место в моей ложе, отец де ла Круа, – сказал его величество, – и поддержите мой отряд.
– Да, ваше величество, – спускаясь по ступенькам, отозвался Ив.
– Я горжусь вами, – добавил Людовик, – горжусь вами, сын мой.
Ив оторопело обернулся:
– Ваше величество?..
– Ваша мать простила бы меня за то, что сейчас я открыл вам тайну, – произнес Людовик. – Она настаивала на том, чтобы я не признавал вас при жизни ее мужа.
Его коляска покатилась прочь по хорошо утоптанной земле. Принцы крови и фавориты галопом поскакали вслед за королем, чтобы подготовиться к состязанию.
«Сын его величества?! Возможно ли это?»
Ив точно во сне двинулся следом за слугой к трибуне.
«Это многое объясняет, – размышлял Ив. – Ссылку нашей семьи на Мартинику. Королевскую милость. Мое возвышение при дворе…»
Лакей проводил его в королевскую ложу. Ив без сил опустился на скамью, раздираемый противоречивыми чувствами – восторгом, скорбью, сознанием вины…
– Отец де ла Круа, – услышал он голос мадам Люцифер, – как мило с вашей стороны составить нам компанию, когда все остальные кавалеры нас бросили и не принимают в свои игры.
Наклонившись совсем близко получше разглядеть его медаль, она словно нечаянно, якобы лишь для того, чтобы не потерять равновесия, положила руку ему на колено. Поблизости сидели мадам и мадемуазель, в их свите пребывала и Мари-Жозеф. Ив не мог поднять на сестру глаза.
«Я этого не вынесу», – пронеслось в голове у Ива.
Однако ничего иного ему не оставалось. Мадам Люцифер и мадемуазель д’Арманьяк взяли его в кольцо справа и слева, прижимаясь к нему все теснее и теснее, околдовывая его чарующими звуками своих голосов, волнуя ароматами духов.
– Вы явились сюда, чтобы толкнуть меня на путь греха? – прошептала мадам Люцифер, его сводная сестра.
Пока Люсьен поспешно натягивал карусельный костюм и проверял, в исправности ли парадная сбруя Зели, Жак сбегал на голубятню и вернулся подавленный:
– Никаких посланий, сударь.
Люсьен кивнул. Он надеялся получить весть о том, что затонувший корабль найден, но не слишком-то тешил себя этой надеждой. Он заторопился в стойло. В шелковом шатре готовился к конному балету король.
– Месье де Кретьен, мне нравится ваш костюм.
– Благодарю вас, ваше величество.
Прежде «римские» королевские отряды всегда носили красное с белой отделкой и украшали доспехи и сбрую рубинами, перемежающимися бриллиантами. Люсьен не любил ярко-красного; ему, с его бледной кожей и светло-серыми глазами, он был не к лицу. Он предпочитал красновато-коричневый, синий и золотой; даже свои презервативы он завязывал шелковыми лентами синего цвета.
