– …и люблю его. Если он предложит мне стать его любовницей, я немедля соглашусь!
– Ты такая же распутница, как наша мать!
– Да как ты смеешь?! – воскликнула Мари-Жозеф. – Наша мать? Ты лишился рассудка?
– А ты лишилась добродетели? Наверняка как наша мать: король соблазнил ее и зачал и меня, и тебя…
– Ив, ты просто смешон.
Он перестал бредить, и в его глазах забрезжила надежда. Если бы не его замешательство и растерянность, Мари-Жозеф подняла бы его на смех.
– До моего рождения мама и папа прожили на Мартинике два года! Неужели король мог тайно пересечь Атлантику и неузнанным проникнуть в Фор-де-Франс?
– Но я-то родился во Франции.
– Это правда, – сказала Мари-Жозеф.
– Король признал меня.
Ив не выдержал и разрыдался.
– Он открыл позорную тайну моего рождения всему миру, его святейшеству, всем. А мадам Люцифер уверяла, будто ты наложница Кретьена, и внебрачная дочь короля, и… и…
– И?.. Ну скажи, скажи!
– И его любовница.
– Граф Люсьен неизменно относился ко мне с уважением. Его величество ни разу не оскорбил меня ни вольным словом, ни непристойным жестом. – Она порывисто обняла Ива, исполнившись сострадания. – Брат, дорогой мой, я все поняла теперь… Как же мне тебя жалко!
Она с трудом удерживалась от смеха. «Так вот почему придворные дамы поднялись с мест, завидев меня, – подумала она, – вот почему мадемуазель д’Арманьяк, подражая мне, стала носить в прическе павлиньи перья!»
Мари-Жозеф погладила Ива по волосам, стараясь утешить:
– Да у меня ведь и времени не было стать чьей-нибудь любовницей.
В глубине сада звучала русалочья песнь одиночества и отчаяния.
– Мне пора! – заторопилась Мари-Жозеф. – Шерзад зовет меня. Возвращайся, прими похвалы его величества.
Неожиданно послышался стук колес: к ним подъезжала какая-то повозка.
– Я пойду с тобой, – объявил Ив. – Я должен ее соборовать…
– Зачем ей это! – взорвалась Мари-Жозеф, решив во что бы то ни стало отослать его от греха подальше, спасти. – Она не христианка и не нуждается…
Мимо оранжереи прогрохотала повозка, на козлах ее сидел граф Люсьен: в римских доспехах, в шляпе с плюмажем и в белых замшевых перчатках, он выглядел чрезвычайно нелепо.
– Граф Люсьен!
Мари-Жозеф бросилась вслед за повозкой.
– Тпру!
Лошади остановились.
– Есть известия о галеоне?
– Мари-Жозеф, неужели я бы взгромоздился на эту дурацкую телегу, если бы получил благоприятные вести? – стал терпеливо объяснять Люсьен.
Она вскарабкалась рядом с ним, неловко путаясь в пышных юбках. Ив схватил ее за руку:
– Ради всего святого, что ты делаешь?
– Ив, возвращайся к королю. Люсьен, скорее, пожалуйста!
– А ну, пошли! – крикнул Люсьен, и упряжные лошади ринулись с места.
– Я так вам благодарна, – сказала Мари-Жозеф. – Мы должны любым способом спасти жизнь Шерзад и душу его величества.
– Я – атеист, – заявил Люсьен, – спасение душ не входит в мою компетенцию.
Мари-Жозеф невольно рассмеялась.
– Люсьен, я люблю вас безгранично и беспредельно.
Держа вожжи одной рукой, Люсьен другой сжал ее пальцы.
Неожиданно повозка дрогнула. Вне себя от испуга, Мари-Жозеф обернулась. Это Ив бросился следом, на мгновение повис над дорогой, схватившись за борта, потом подтянулся на руках и упал на дно повозки.
– Немедленно возвращайся во дворец! – крикнула Мари-Жозеф.
– Если вернусь, – возразил Ив, – то никогда не смогу искупить свою вину перед Шерзад.
Почти достигнув зенита, на небе воцарилась полная луна. Мари-Жозеф пропела Шерзад: «Плыви в дальний конец Большого канала, мы спасем тебя от месье Бурсена, лишь бы он не увидел, как ты забираешься в повозку».
Шерзад откликнулась песней, исполненной надежды и радостного волнения. Стремительно рассекая водную гладь, она обогнала пустившихся галопом лошадей.
Месье Бурсен неминуемо появится на восточной оконечности канала в одну минуту первого. Возможно, он чуть-чуть подождет Мари-Жозеф: вдруг она придет и лично велит русалке сдаться на милость мясника. В две минуты первого он поднимет тревогу, созовет стражу и даст знать королю.
Мари-Жозеф оглянулась: на вершине холма сверкал и переливался огнями дворец.
На тропе показалась светящейся змейкой вереница факелов.
– Быстрей! – шепнула Мари-Жозеф.
Люсьен повернул лошадей на гравийную дорожку.
– Возьмите вожжи! – приказал он. – Мы с Ивом…
Русалка выбралась на берег на западной оконечности канала. Неуклюже изгибаясь, она поспешно поползла к повозке. Упряжные лошади испугались, зафыркали и встали на дыбы. Повозка накренилась. Люсьен рывком поднялся на козлах, изо всех сил натянув вожжи, и уговаривал мощных тяжеловозов, пока те, нервные, блестящие от пота, наконец не замерли.
– Успокойте лошадей, – велела Мари-Жозеф, – а я попробую вразумить Шерзад. – Она соскочила с повозки и кинулась к морской женщине. – Шерзад, пожалуйста, тише, не кричи, мы тебе поможем!
Обезумев от страха, Шерзад принялась вырываться из рук Мари-Жозеф и Ива, попытавшихся было поднять ее, и стала извиваться, словно еще находилась в своей стихии, под водой. Она оцарапала Мари-Жозеф, оставив глубокий след от плеча до груди. Шерзад выскользнула у них из рук, обрушилась на землю, ахнула и застонала. Мари-Жозеф встала рядом с ней на колени:
– Шерзад, пожалуйста, послушай меня…
Он взяла перепончатые руки Шерзад в свои и запела, описывая, что они задумали. Лошади забили копытами и зафыркали. Люсьен с трудом успокаивал и удерживал их.
Шерзад зарыдала и затихла. Мари-Жозеф и Ив подняли ее и опустили на дно повозки. Гибкая и проворная в воде, на суше она делалась поразительно неуклюжей. Они уселись на шершавое, занозистое дно повозки справа и слева от русалки, не давая ей упасть.
Люсьен постепенно отпускал вожжи, чтобы лошади сначала пошли шагом, потом потрусили, потом двинулись легким галопом и только потом стремительно побежали. Русалка в ужасе обхватила Мари-Жозеф за талию. Сжавшись в комок рядом с нею, она поцеловала глубокую кровоточащую царапину, тихонько напевая в знак раскаяния.
– Полно, Шерзад, вздор, пустяки.
– А сейчас куда? – гаркнул Люсьен, стараясь перекричать стук колес.
– К морю!
– Если доедем. А сами-то вы как думаете спасаться?
– Я еще не успела решить… Я не сумела…
