«Мы потерпели поражение, – размышляла она. – Шерзад обречена. Ради меня Люсьен вступил в заговор, цели которого не разделял, и чем это для него кончилось?»
Нарушая правила приличия, она отерла слезы рукавом: пусть ее тюремщики думают, что виной тому – дорожная пыль.
Внезапно спину Люсьена охватило пламя.
Он застонал и вцепился в гриву лошади. Шпага чуть было не выскользнула у него из рук. На миг он забыл обо всем на свете, кроме пронзительной, нестерпимой, всепоглощающей боли. «Если не шевелиться, – решил Люсьен, – то, может быть, я не упаду, не выроню шпагу, не лишусь чувств».
– Месье де Кретьен, – прошептал Ив, – вам плохо?
– Не трогайте меня, пожалуйста.
– Вы так побледнели.
– Это модно, – откликнулся Люсьен.
Ив замолчал, и Люсьен испытывал к нему за это благодарность. Вдоль его спины бушевало пламя, жестокое, неумолимое, страшнее любой муки. Если бы его пытали, он мог бы отречься от своих убеждений, признаться в несовершенном преступлении или принять любую религию, и пытку прекратили бы. Но когда столь коварно предавало его тело, ничто: ни вино, ни водка, ни чувственные наслаждения – не могло умерить боль.
Кавалькада медленно двинулась в сторону Версаля, мимо Большого канала, мимо фонтана Аполлона, по Зеленому ковру, унося русалку во дворец.
Люсьен достаточно пришел в себя, чтобы осознать, что означает выбор этого маршрута. Он не мог видеть лица Мари-Жозеф, но отдавал себе отчет в том, что и она это понимает.
«Выходит, – подумал Люсьен, – его величество вознамерился лишить русалку жизни».
Процессия остановилась у северного крыла дворца. Ив спешился и, не чувствуя онемевшего тела, обошел свою лошадь. Люсьен схватился за гриву своей упряжной лошади и соскользнул на землю, прежде чем Ив успел до него доковылять. Люсьен тяжело оперся на трость, с трудом переводя дыхание.
Он даже не мог претендовать на почетное боевое ранение. Ни когда повозка разбилась, накренившись у моста, ни когда его тряской трусцой везла упряжная лошадь, он не получил ни царапины. Но для того чтобы боль, не оставлявшая его ни на минуту, превратилась в огненную пытку, не требовались никакие внешние раздражители.
Люсьен убедился, что провоцирует приступ, как правило, неудобство.
«А неудобство, – думал он, – может настичь нас в любой момент. Но надо признать, нынешний хуже некуда».
Король спешился и направился во дворец. Его спутники, сомкнув ряды, встали вокруг плотным кольцом. Места Люсьену они не оставили; его положение при дворе уже отошло в прошлое. Когда явилась стража, остальные придворные ускакали, даже не обернувшись и не удостоив его взглядом. Люсьен не мог винить их. Любой, кто осмелился бы его защитить, рисковал разделить его участь.
Стража окружила пленников и отвела в караульную Парадных покоев. Люсьен тяжело опирался на шпагу-трость и с трудом держался на ногах. Если бы мушкетерам не пришлось тащить Шерзад, он не вытерпел бы муки и потребовал бы внести себя в караульную на руках. Русалка, поникнув в сети, запричитала, словно плача по покойнику. Дотащив ее до караульной, мушкетеры поспешно бросили свою ношу и ретировались.
– Дайте ей воды, прошу вас, – взмолилась Мари-Жозеф, – или она заболеет! Пожалуйста, заклинаю вас, дайте ей попить!
– Будьте любезны, дайте попить всем нам, – попросил Ив. – И позвольте нам сесть. Мы всю ночь провели на ногах.
Мольбы Ива привели Люсьена в раздражение.
«Что же вы не принимаете смиренно страдания, а еще священник», – мысленно съязвил Люсьен, но преодолел искушение и не стал насмешничать.
Безупречно учтивый, капитан мушкетеров послал за вином и водой. Его подчиненные принесли стулья. Ив без сил упал на стул, облокотившись на колени и спрятав лицо в ладонях. Мари-Жозеф села столь осторожно и медленно, что Люсьену закралась мысль, уж не ранило ли ее, когда разбилась повозка. Он хотел подойти к ней. Он хотел утешить ее; он хотел, чтобы она утешила его. Но стражники, конечно, не пустили бы его; единственное, что ему сейчас оставалось, – это сохранять чувство собственного достоинства.
Капитан предложил Люсьену стул.
– Неужели вы полагаете, что я позволю себе сесть в присутствии его величества? – суровым тоном осведомился Люсьен.
Тростью он указал на портрет Людовика, и это движение тотчас отозвалось болью в спине и в обоих плечах.
– Прошу прощения, месье де Кретьен, – сказал капитан. – Но тогда выпейте вина.
Один из мушкетеров разлил вино. Ив жадно поднес кубок к губам.
– Пью за здоровье его величества! – Люсьен поднял кубок, неподражаемо надменным жестом салютуя портрету Людовика, и осушил его одним глотком.
Капитан присоединился к тосту.
– Нет, благодарю вас, – пробормотала Мари-Жозеф, когда один из стражников предложил ей вина. – Не хочу проявить неуважение к его величеству, но… не могу.
Тут Люсьен понял, почему она чувствовала себя неуютно и вела себя столь скованно, почему не пила, хотя в горле у нее явно пересохло и отказалась она с явным сожалением, и почему она столь смущена.
– Позвольте мадемуазель де ла Круа выйти в уборную, – украдкой попросил Люсьен капитана.
Капитан заколебался было, однако ему, как и всем придворным, была известна способность Людовика не опорожнять мочевой пузырь часами, а также его обыкновение путешествовать, не задумываясь об удобстве дам. Он поклонился Люсьену и приказал своим людям проводить всех троих пленников в уборную.
– Однако поторопитесь, его величество с минуты на минуту потребует вас к себе.
Оставшись в одиночестве, Люсьен прислонился к стене, прижавшись лицом к прохладному камню. Его била дрожь.
Капитан прислал пленникам воду и полотенца. Люсьен кое-как отер грязь, отряхнул перчатки и поправил одежду. Ему хотелось переменить белье. В таком виде он не смел предстать пред очи короля, его рубашка промокла от пота и холодила спину. Он так и не привык к холоду, неизменно сопровождавшему огненную боль. Он испытывал большое искушение отпить кальвадоса из карманной фляги, но пламя яблочной водки не в силах будет побороть пламя у него в спине. Он отцепил белую ленту со своей карусельной шляпы, вымокшей и представлявшей жалкое зрелище, и стянул ею сзади свой не менее пострадавший парик.
– А как быть с русалкой, месье де Кретьен? – спросил капитан, когда он вернулся. – Она что, помочится на ковер?
– На этот вопрос может ответить мадемуазель де ла Круа, ей виднее.
– Не знаю. – Мари-Жозеф отпила большой глоток из кубка и не стала возражать, когда капитан наполнил его снова. – Шерзад никогда не бывала в доме, никогда не видела ковра, она и в толк не возьмет, что делать в уборной.
– Она не хочет пить.
Один из мушкетеров возвышался над Шерзад с бутылкой воды. Русалка не помочилась на ковер, но пролила на него воду из бутылки.
