– Пожалуйста, пустите меня к ней, – попросила Мари-Жозеф.
Капитан позволил Мари-Жозеф встать на колени рядом с русалкой. Люсьен приковылял к ним. Ив помедлил, но, не выдержав, тоже присоединился. Люсьен положил руку на плечо Мари-Жозеф. Она накрыла его ладонь своей, согревая и волнуя. Ему показалось, будто тепло ее прикосновения чуть-чуть утишило его боль.
– Дорогие друзья… – прошептала Мари-Жозеф.
Голос ее дрогнул. Она погладила Шерзад по плечу, по бедру, сплошь в синяках. Плавательная перепонка на руке у Шерзад была порвана. Запекшаяся кровь покрывала лодыжку; синяки пятнали горло. Она лежала закрыв глаза и едва слышно причитала. Мари-Жозеф поднесла к ее губам бутылку с водой. Русалка не шелохнулась.
– Сударь, вы не позволите мне взять вино?
Капитан передал ей бутылку. Она вылила на ладонь несколько капель и смочила пересохшие губы Шерзад. Русалка нежно, как во сне, слизала вино.
– Его величество повелевает вам явиться.
Мари-Жозеф об руку с Люсьеном вступила в Салон Аполлона. Ив шел позади, склонив голову и спрятав руки в рукава рясы. Слева и справа от них шествовала стража. Шерзад внесли в Салон, опутанную сетью. Стоны русалки эхом отдавались в гулком помещении.
Люсьен не дрогнув встретил взгляд его величества. Сидя на троне, король взирал на своих бывших фаворитов. Рядом с ним стояли монсеньор и Мэн, Лоррен и Шартр, суровые и безмолвные. Один лишь месье смотрел на пленников с состраданием. Только он посмел выразить им сочувствие, но даже он не в силах был помочь.
На лбу у Люсьена выступила испарина, рука судорожно сжала набалдашник трости. Отдав поклон его величеству, он с трудом выпрямился.
Мари-Жозеф присела перед его величеством в глубоком реверансе, но ее внимание было всецело поглощено Люсьеном. «Он ранен? – с тревогой подумала она. – Неужели он пострадал, когда разбилась повозка? Никогда прежде не видела, чтобы он уступал своему недугу».
– Я уважаю своих противников на поле брани, – промолвил Людовик, – но презираю предателей.
– Сир, я одна всему виной! – воскликнула Мари-Жозеф. – Мой брат и граф Люсьен…
– Замолчите! Неужели вы ожидаете милосердия потому лишь, что вы женщина? Я не глуп, мадемуазель, как бы вы ни пытались меня обмануть!
– Я не жду милосердия, ваше величество, – заверила короля Мари-Жозеф. Но втайне она надеялась вымолить у его величества прощение для Шерзад, Люсьена и Ива.
– А вы, Люсьен, объясните мне, что подвигло вас на столь странный поступок?
– Нет, ваше величество.
Ответ Люсьена королю, краткий и категоричный, поразил Мари-Жозеф.
– И вы не попросите меня о милости, которую я обещал вам даровать?
Взбешенный и оскорбленный настолько, что ему потребовалось помолчать минуту, чтобы овладеть собой, Люсьен ответил:
– Я уже просил вас о милости, ваше величество.
– Прикажите ей замолчать! – крикнул король Мари-Жозеф.
– Не могу. Шерзад поет свою предсмертную песнь.
– Месье Бурсен!
Неуклюжий, костлявый, месье Бурсен бросился на зов своей шаркающей походкой.
– Возьмите эту тварь и велите зарезать.
– Но, ваше величество, пир вот-вот начнется, ваше величество, я не успею ее приготовить, ваше величество, если я не сумею угодить вам, мне придется наложить на себя руки…
– Делайте, как считаете нужным, – разрешил Людовик, – только избавьте меня от ваших сетований. Плоть твари мы вкусим сырой и кровавой…
– Ваше величество, я… Я что-нибудь придумаю, ваше величество…
Мари-Жозеф безмолвно заплакала от горя.
Люсьен взял ее за руку. Мари-Жозеф не могла осушить слез, но никогда еще не испытывала ни к кому такой благодарности за сочувствие.
– Вам запрещено сюда входить! Вы не вправе сюда входить! – донесся голос церемониймейстера из соседнего зала. – Стража!
И тут в зал впорхнул обезумевший голубь. Он заметался под потолком, потом увидел сквозь стекло небо и стремительно кинулся к окну, но в последний момент успел свернуть в сторону. Он отлетел к королевскому голубятнику, тот схватил его и прижал к груди. На плечах у него примостились другие птицы, один голубь притих за пазухой.
Не спрашивая ни у кого позволения, Люсьен подошел к голубятнику и, тяжело опираясь на трость, протянул руку.
Голубятник порылся в кармане и высыпал Люсьену на ладонь пригоршню серебряных капсул.
Люсьен не соблаговолил открыть их. Он вернулся на свое место, встав перед королевским троном. Мари-Жозеф глядела на горстку серебра, обрамленного сияющим ореолом от слез у нее на ресницах. Она вонзила ногти в ладони, чтобы не плакать, не закричать во весь голос: «Откройте же скорей, прочтите послание!..»
Его величество выбрал одну из капсул, преподнесенных Люсьеном. Открыл. Перевернул, но ничего не извлек. Потряс.
На блестящий паркет со звонким резким стуком выпал изумруд. Словно разбрасывая зеленые искорки, камень покатился по полу и замер у бахромы персидского ковра. Стражник поднял его и, преклонив колени у подножия трона, вернул его величеству.
Его величество прочитал послание на клочке бумаги, содержавшемся в капсуле, и уронил его на пол.
В каждой новой капсуле таилась драгоценность еще более прекрасная, чем в предшествующей: жемчужина, или нефритовая бусина совершенной огранки, или элегантная золотая подвеска. Пол у подножия трона усеяли послания. Мари-Жозеф составила из отдельных слов сообщения: «Ацтекские драгоценности. Испанское золото. Богатейшие сокровища».
Его величество сжал бесценную находку в ладони:
– Я дарую русалке жизнь.
Безучастный тон, которым это было произнесено, встревожил Мари-Жозеф.
– Ваше величество… – прошептал месье Бурсен.
– Месье де Кретьен, вручите ему… – Тут Людовик спохватился. – Месье Бурсен, я вознагражу вас, как и обещал. Можете идти.
Месье Бурсен, непрестанно кланяясь, удалился из тронного зала.
Людовик опустил взор на Люсьена, и на мгновение его покинула всегдашняя бесстрастность:
– Люсьен, моя опора, мой лучший советник… Кто же вас заменит?
– Никто, ваше величество.
Гордость и печаль Люсьена так растрогали Мари-Жозеф, что она чуть было не расплакалась снова.
Его величество подозвал Лоррена:
– Отвезите русалку в клетку.
– Ваше величество! – вскрикнула Мари-Жозеф. – Благодаря Шерзад вы получили сокровища!
– А я даровал русалке жизнь.
– Вы обещали отпустить ее!
– Вы осмеливаетесь мне перечить?
– Да, ваше величество!
