Мари-Жозеф покраснела от гнева, услышав это оскорбление.
– Если бы Ему случилось иметь дело с атеистами, – парировал Люсьен, – Он, без сомнения, явил бы им милосердие…
– Вы являете нам милосердие, ваше святейшество, – поспешно перебил его Ив, – ибо утешаете нас в нашем позоре и бесчестии.
– Мой августейший кузен чрезвычайно разгневан, – промолвил Иннокентий.
– Мы лишили его яства, – пояснила Мари-Жозеф, – но не дали ему совершить убийство.
– Мы уберегли душу его величества, – почтительно добавил Ив.
– Кто знает, быть может, вы спасли демона, – произнес Иннокентий, обращаясь к Иву. – А то и лишили моего кузена бессмертия.
– Шерзад не способна даровать бессмертие, – вмешалась Мари-Жозеф. – Это под силу одному лишь Господу.
Иннокентий игнорировал дерзкое поведение Мари-Жозеф.
– Вы уверяли, будто плоть русалки наделяет чудесной способностью…
– Я солгал, – печально признался Ив. – Да смилуется надо мною Господь, я солгал. Я никак не проверял слухов. Мне казалось, не важно, что есть истина и что ложь…
– Ив, как ты можешь так говорить?! – воскликнула Мари-Жозеф.
– Важно лишь, во что верит король.
– Он поверил в бессмертие, потому что ты убедил его, что это возможно. А теперь его охватят сомнения, он поддастся искушению, и нарушит данное слово, и прикажет ее убить.
Люсьен встретился с нею взглядом, но промолчал.
«Я-то надеялась, что он станет это отрицать, – подумала Мари-Жозеф. – Надеялась, что он скажет: „Его величество никогда не нарушает обещаний“. Даже если бы он просто упрекнул меня, я и то поняла бы, что Шерзад сохранят жизнь».
– Вы могли бы спасти Шерзад, ваше святейшество! – взмолилась Мари-Жозеф. – Вас чтят за то, что вы исправили ошибки, совершенные Церковью прежде, за то, что воспрепятствовали падению нравов и разврату…
– Замолчи! – прикрикнул Ив.
– Позвольте мне хотя бы одно мгновение наслаждаться похвалой, отец де ла Круа, – смиренно сказал папа, – позвольте мне на одно мгновение предаться греху гордыни. Я действительно воспрепятствовал падению нравов и разврату.
– Прошу прощения, ваше святейшество.
– Господь дал жизнь тварям, дабы мы владычествовали над ними, дьявола – дабы мы победили его, и язычников – дабы мы обратили их. Вопрос лишь в том, к какому из этих разрядов причислить русалку?
– Она – женщина!
– Я говорю не с вами, мадемуазель де ла Круа. Отец де ла Круа, русалка утверждает, будто смерть окончательна и неизбывна.
– Ваше святейшество, – осторожно возразил Ив, – неужели тварь способна понять, что такое смерть?
– Если бы дьяволы существовали, – вмешался Люсьен, – то, разумеется, они утверждали бы, что есть жизнь после смерти, рай и ад. Иначе где бы они обитали?
С трудом сдерживая смешок, Мари-Жозеф осмелилась вновь обратиться к папе:
– Ваше святейшество, вы могли бы открыть Шерзад, что есть жизнь вечная.
– Замолчите, синьорина! – В голосе Иннокентия послышалось нетерпение и досада. – Женщинам пристало послушание и покорность, и, самое главное, им надлежит молчать! Такова воля Господа.
Внезапно Люсьен подался вперед с резким, гневным жестом. Он замер, устремив взгляд на папу, а когда к нему вернулось самообладание, у него побелели даже губы. Мари-Жозеф испугалась, что он лишится чувств.
– Если вы верите в своего бога, – произнес Люсьен, с трудом сдерживая ярость, – то должны признать, что он сотворил Мари-Жозеф де ла Круа смелой и решительной.
– Вы… – Иннокентия затрясло. – Вы и то создание, которое вы пытаетесь защитить, противоестественны и богопротивны!
Солнечный диск на западе уже стал опускаться за горизонт. Свет, льющийся сквозь окна, приобрел алый оттенок, заплясал в зеркалах, словно пламя, залил галерею, словно кровь.
Глава 28
Под усиленным конвоем прибыл испанский клад с затонувшего галеона. Примостившись на ступеньках русалочьей темницы, Мари-Жозеф, сама пленница, наблюдала, как мимо, поскрипывая, катит одна тяжело груженная золотом повозка за другой. Стража застыла на пороге шатра; стража застыла на пороге ее чердачной комнаты. Если раньше, когда она приходила навестить Шерзад, мушкетеры расслаблялись, то теперь удваивали бдительность.
Она могла бы спастись, выбравшись ночью через окно, по крышам, как показал ей Люсьен, но бежать было некуда. К тому же она не могла бросить Шерзад. Не могла покинуть Люсьена.
Русалка лежала, опустив голову на колени Мари-Жозеф. Язва у нее на плече увеличилась в размерах и загноилась. Раны от укусов на лодыжке не заживали. Она отказывалась есть и говорить.
– Пожалуйста, послушай, Шерзад. Если ты найдешь его величеству еще сокровища, он может смилостивиться…
Она умолкла, не в силах убедить даже себя саму в том, что король освободит ее подругу, и тем более не могла уверить в этом Шерзад.
– Мадемуазель де ла Круа!
Как только к Мари-Жозеф подошел мушкетер, Шерзад соскользнула в бассейн и ушла под воду. Она замерла на дне вверх лицом, невидящим взором уставившись перед собой и ожидая смерти.
– Пойдемте со мной.
Стражник отпер клетку, выпустив Мари-Жозеф, и тотчас снова запер за ней дверь.
К удивлению Мари-Жозеф, возле шатра ее поджидала Заши. Кобыла ткнулась в нее мордой, прося, чтобы ее погладили.
«Мне-то уж казалось, что все у меня отнято, – подумала Мари-Жозеф, – даже Заши: и жизнь Шерзад, и расположение брата, и общество сестры. И Люсьен».
Она ни разу не видела Люсьена после окончания пира, который, несмотря на отсутствие зажаренной русалки, произвел истинный фурор. Он длился и после заката, когда слуги убрали цветы и заменили их канделябрами, и после полуночи, когда слуги заменили оплывшие свечи и внесли новую перемену блюд. Впрочем, Мари-Жозеф не смогла проглотить ни кусочка.
Под конец пиршества его величество вручил шевалье де Лоррену кошель с тысячей золотых луидоров. Выполняя обязанности Люсьена, шевалье от имени монарха вознаградил месье Бурсена.
Одновременно стражники, учтиво поклонившись Люсьену, проворно и тихо его увели.
– Не беспокойтесь, – попросил он.
Но она с тех пор только и делала, что беспокоилась.
Она села в седло, и Заши загарцевала, норовя полететь стрелой и с легкостью обойти тяжелых коней королевской стражи. Мари-Жозеф успокоила ее, погладив по шее. Даже если Заши унесет ее отсюда, перелетев через дворцовые крыши, бежать ей все равно некуда.
Мушкетеры отконвоировали ее на холм, во дворец.
Вступив в зал заседаний совета, она невольно ахнула. Перед королем возвышались груды серебряных и золотых слитков, сундуки, полные золотых монет, горы золотых украшений и драгоценных камней.
