Король задумчиво поигрывал тяжелой золотой чашей. Мари-Жозеф, сделав реверанс, преклонила перед монархом колени.
– Что говорит ваша морская тварь?
– Ничего, сир. Она не поет и отказывается от пищи. Если вы ее не отпустите, ее смерть будет на вашей совести.
– На моей совести множество смертей, мадемуазель де ла Круа.
– Но вы же не хотите совершить умышленное убийство? Мы – Люсьен, Ив и я – уже однажды избавили вас от греха. Мы спасли вашу душу.
– Почему вы не хотите оставить эту навязчивую идею? – вскричал король.
– Потому что моя подруга Шерзад в отчаянии, она умирает.
– Тварям неведомо отчаяние. Если русалка не угодит мне, я могу передать ее в руки святой инквизиции моего кузена.
Он поставил чашу на стол. Сегодня он был облачен в темно-коричневые и черные тона, лишь слегка смягченные золотым кружевом.
Он протянул Мари-Жозеф руку. Она сомкнула пальцы на его ладони, и он помог ей подняться на ноги, словно они вернулись на плавучий помост Большого канала и вот-вот сделают первые танцевальные па.
– А лучше съем ее – так будет милосерднее.
Мари-Жозеф хотелось расплакаться: «Вы же обещали! Вы великий король – и нарушаете свое слово! Как вы можете обмануть меня и Шерзад и разбить сердце Люсьену?»
– Ваше величество, – как можно спокойнее произнесла она, – в вашей власти уничтожить ее. В вашей власти погубить меня, и моего брата, и Люсьена, а он любит вас.
– Вы хотите сказать, что не любите меня, мадемуазель де ла Круа?
– Люблю, ваше величество, но не так, как Люсьен.
– Он любит вас больше, чем меня.
– Знаю, ваше величество, но это не означает, что он любит вас меньше. Что с ним, ваше величество?
– Он жив.
– Вы не?..
– Я всего лишь выгнал его агентов из числа своей стражи. Его тело причиняет ему такие страдания, что мне совершенно ни к чему его пытать.
– Я могу его увидеть?
– Я подумаю об этом.
– Сир, в вашей власти помиловать нас всех.
– Вы даже упрямее вашей матери!
Мари-Жозеф не выдержала и взорвалась:
– Она… Вы… Моя мать всецело предалась вам!
– Она отвергла…
Мари-Жозеф с безграничным удивлением увидела, как он погрустнел, а глаза его наполнились слезами.
– Она отвергла все, что я жаждал ей дать.
Он отвернулся и, овладев собой, принял свой обычный бесстрастный облик.
– Пойдемте со мною. Убедите ее исполнить мою волю.
На какое-то безумное мгновение Мари-Жозеф показалось, будто он говорит о ее матери.
Его святейшество остановился возле клетки, через прутья окропил русалку святой водой и произнес по-латыни молитву об изгнании дьявола.
– Отринь языческие обычаи, – возгласил папа, – прими учение Церкви и узришь жизнь вечную.
Шерзад зарычала.
– Если ты воспротивишься мне, на душу твою никогда не снизойдет мир.
Мари-Жозеф бросилась к клетке:
– Впустите меня!
Встревоженная, пугливая, Шерзад плавала туда-сюда по бассейну. Людовик с трудом встал с кресла-каталки. Мушкетеры отперли клетку. Мари-Жозеф кинулась к русалке, не дожидаясь короля, забыв не только о придворном этикете, но и об элементарных правилах приличия.
– Шерзад, милая моя, успокойся, пожалуйста!..
– Не вмешивайтесь, синьорина де ла Круа! – повелел Иннокентий. – Вы пренебрегаете моим советами себе же на погибель!
Мари-Жозеф сбежала на помост, а его величество остался на верхней ступеньке.
Шерзад увидела его и вскрикнула.
– Шерзад, не надо!
Русалка ринулась к Мари-Жозеф. Стремительно набрав скорость, она полетела к земным людям и, рыча, растопырив когти, бросилась прямо на короля. Мари-Жозеф кинулась к Шерзад и, обхватив ее, с грохотом обрушилась вниз. Ударившись о край лестницы, Мари-Жозеф задохнулась от боли. Шерзад лежала у нее в объятиях. При падении Шерзад разбила о ступеньки лоб, и теперь из глубокой царапины струилась кровь. Мари-Жозеф попыталась остановить кровотечение. Ее руки и платье немедля окрасились алым.
– Самоубийство – смертный грех! – наставительно изрек папа. – Перед смертью ей надлежит явить смирение и раскаяться, а не то я и вправду уверюсь, что она демоница.
Мари-Жозеф снизу вверх смотрела на властителей мира: на понтифика, полагавшего, что Шерзад хотела покончить с собой, и на короля, считавшего, что она пыталась его убить. Возможно, оба они были правы.
Шерзад приподнялась и запела гневную, яростную песнь. По лицу ее сбегали струйки крови. Она действительно походила сейчас на чудовище и могла испугать кого угодно.
– Что она сказала?
Мари-Жозеф замялась.
– Ну же, говорите!
– Она сказала… Простите, ваше величество, она сказала: «Беззубые акулы меня смешат». Она сказала: «А целая флотилия затонувших кораблей выкупит мою свободу?»
– И где же они покоятся?
– Она скажет мне после того, как вы ее отпустите.
– А кто поручится за нее?
– Я, ваше величество.
Она подумала, что сейчас он прогонит ее, выбранит злодейкой, обвинит во лжи.
– И вы не станете молить меня о снисхождении? К вам, к вашему брату, к вашему возлюбленному?
Мари-Жозеф помедлила, но потом покачала головой:
– Нет, ваше величество.
Шерзад неистово извивалась в ванне, опутанная сетью; сквозь ячейки летели брызги. Она кричала и билась, чувствуя близость моря и стремясь вернуться в родную стихию, чего бы это ни стоило.
– Шерзад, милая, осторожно, не поранься! – Мари-Жозеф с трудом просунула руку сквозь грубую петлю, пытаясь дотронуться до русалки, погладить, утешить.
Мари-Жозеф примостилась возле ванны Шерзад, под парусиновым навесом, на главной палубе флагманского корабля его величества. На верхней палубе в бархатном кресле сидел король, защищенный от солнечных лучей гобеленовой тканью. Он сказал одно слово капитану, и тот что-то крикнул команде. Матросы тотчас кинулись по местам, готовясь к отплытию.
Тут от причала отошла шлюпка флагмана и направилась к ним; гребцы налегали на весла. Мари-Жозеф уговаривала и успокаивала Шерзад, повторяя: «Все будет хорошо, вот увидишь…» Распутав сеть, она освободила застрявшую руку русалки. Тем временем шлюпка пристала к борту флагмана. Элегантный, в белом атласе и золотых кружевах, Люсьен, с трудом дотянувшись, передал свою шпагу-трость матросу и по веревочной лестнице забрался на борт. Мари-Жозеф кинулась к нему и взяла его за руки, сквозь замшу перчаток ощущая их изящество и силу. Никто и не подумал бы, что его доставили сюда прямо из тюрьмы.
