– Позвольте мне помочь вам, – раздался с другой стороны голос Лоррена.
Он взял ее за другую руку и с легкостью поставил на ноги.
Его величество возглавил торжественную процессию, направившуюся на полночный ужин в Салон Изобилия. Его святейшество последовал за ним, бросив мимолетный взгляд на Ива и демонстративно игнорируя Мари-Жозеф и графа Люсьена. Мари-Жозеф опустила глаза на графа Люсьена, а потом подняла на Лоррена.
– Спасибо, господа, – прошептала она.
Граф Люсьен склонился над ее рукой. Чуть-чуть прихрамывая, легонько постукивая тростью по полу, он отошел, оставив ее в обществе Лоррена.
– Кретьен еще более одержим правилами хорошего тона, чем король, – усмехнулся Лоррен.
Внезапно рядом с ним появился месье и взял его под руку:
– Пойдемте, Филипп. Мы не должны оставлять моего брата.
Лоррен поклонился, передал Мари-Жозеф Иву и медленно зашагал прочь вместе с месье. Мари-Жозеф умирала от голода и хотела было двинуться за ними, но Ив ее удержал. Все остальные придворные устремились за его величеством. За их спиной на Мари-Жозеф уставился месье Гупийе; лицо его выражало неприкрытую злобу и зависть. Наконец он отвернулся и велел камерному оркестру играть одну из его собственных кантат – элегантную пьесу, начисто лишенную дерзости и оригинальности.
– О чем ты вообще думала? – напустился на нее Ив.
Пораженная поведением месье Гупийе, опечаленная неодобрением его святейшества, Мари-Жозеф была вынуждена защищаться:
– О том, как угодить тебе и его величеству.
– Неужели ты не знала…
– Откуда мне было знать, что все так кончится? Это же просто пьеска, не более. Малыш Доменико услышал, как я ее играю, и сыграл своему отцу, месье Гупийе услышал ее, восхитился…
«Он ею больше не восхищается», – мысленно добавила она.
– Раньше ты хотела помогать мне! – горячился Ив. – Ты говорила, что хочешь мне ассистировать, и только! А ныне ты предалась рассеянию и легкомыслию!
– Неправда! Я и сейчас хочу тебе ассистировать. Но как я могла отказать королю?
– Ему не следовало давать тебе таких приказаний. Когда его святейшество выразил неудовольствие, он должен был подчиниться, а не…
– Он король и вправе поступать, как ему угодно! Он еще раз оказал честь нашей семье, – конечно, она несравнима с той, которой удостоился ты, но согласись, неужели мне заказано снискать частичку славы? В память нашего отца!
– Отец де ла Круа! Мадемуазель де ла Круа!
На пороге стоял граф Люсьен.
– Боюсь, что его величеству может прийтись не по вкусу ваш спор, – многозначительно произнес он. – Отец де ла Круа, один из королевских… осведомителей может донести монарху, что вы не одобряете его решений.
– Поверьте, это всего лишь семейная ссора, не больше! – взмолилась Мари-Жозеф.
«Наверное, он подслушал, что сказал Ив, – подумала Мари-Жозеф. – Неужели утверждать, что король должен подчиняться папе, – значит совершать государственную измену? Или это значит только разгневать его величество, а это, в сущности, то же самое?»
– Пожалуйста, разрешайте семейные разногласия в другом месте.
– Благодарю вас за совет, граф Люсьен.
«Он не донесет на нас королю, он всего лишь предупреждает, что вокруг немало тайных осведомителей», – с облегчением решила она.
Он холодно поклонился и исчез. Мари-Жозеф, почти лишаясь чувств от голода, думала только о том, как бы поскорее прекратить спор с Ивом и отправиться ужинать. Но брат повел ее вглубь парадных апартаментов. Салон Меркурия был скупо освещен и совершенно пуст. Мари-Жозеф спрашивала себя, могут ли они остаться тут наедине, в обществе одного лишь Меркурия. Вестник богов проносился по потолку: в мерцающем свете свечей, казалось, трепетали перья петухов, которые влекли его колесницу.
– А как же русалки? – напомнил Ив. – Как только я завершу вскрытие, Академия потребует твои рисунки. Ты все успеешь?
– Кантата – это произведение на несколько минут.
– Рисунки важнее.
– Я их подготовлю, – пообещала Мари-Жозеф. – Я тебя не подведу. Ты доверял мне в детстве. Неужели сейчас ты не простишь мне один-единственный маленький проступок? Ты мне уже не веришь?
– Ты изменилась, – сказал он.
– Ты тоже.
– Его святейшество недоволен тобою.
– А его величество мне благоволит.
Рука об руку, в полном молчании, Мари-Жозеф и Ив прошли по Салону Меркурия. «Моим рисункам не будет равных, и между нами снова воцарится мир и согласие», – подумала она.
В Салоне Марса месье Гупийе дирижировал сарабандой. Под размеренную музыку посреди зала танцевала одна-единственная пара. Конечно, это был Лоррен, его высокую, стройную фигуру ни с кем нельзя было перепутать. Он и его партнер поравнялись, замерли, повернулись и разошлись в такт медлительной мелодии.
Лоррен и месье танцевали, безучастные к присутствию музыкантов, к взглядам Мари-Жозеф и Ива. Месье поднял взор на своего друга; Лоррен наклонился и поцеловал его. Густые локоны темного парика Лоррена на миг скрыли лицо месье. Плавным, скользящим движением вступая в следующий шаг сарабанды, Лоррен встретился глазами с Мари-Жозеф.
Он улыбнулся ей и как ни в чем не бывало продолжал танцевать.
Ив заторопился прочь из музыкального салона, увлекая за собой Мари-Жозеф, гневно сжав губы и играя желваками на скулах. Он протащил ее мимо бильярдных столов Салона Дианы и остановился лишь на пороге переполненного Салона Венеры, где жадно поглощали ужин королевские гости. Из Салона Изобилия сюда долетали аппетитные запахи, и у Мари-Жозеф сразу потекли слюнки.
Ив не мигая смотрел на нее, и его синие глаза почти почернели от ярости.
– Тебе не пристало присутствовать при таких зрелищах! – произнес он. – Брат его величества пользуется…
– Чем? Месье – добрейший человек на свете. Да что тебя так разозлило?
– Они же целовались! – Ив осекся. – Ты не понимаешь причины моего негодования? Хорошо, тем лучше.
– А почему месье не может поцеловать друга? Лотта же целует меня.
Поначалу это удивляло Мари-Жозеф, ведь любые проявления чувств в монастыре воспрещались. Сестры убеждали воспитанниц, что любить надлежит одного лишь Господа.
Она высоко ценила расположение Лотты и не рассталась бы с ней даже в угоду брату.
– Мужчины не должны целоваться. Впрочем, обсуждать это непристойно. Не будем более говорить об этом.
Мари-Жозеф тяжело было это слышать. В детстве, когда они совершали совместные вылазки на пляжи, болота и поля Мартиники, ничто не могло укрыться от их любопытства. Мари-Жозеф жалела, что брат так изменился. Но и она изменилась: из маленькой девочки, готовой восторгаться братом, следовать за ним повсюду, шалить и проказничать, она превратилась во взрослую женщину, до сих пор готовую восхищаться братом, следовать за ним повсюду, но только не подчиняться ханжеским предписаниям.
