– Мадемуазель?! Где вы, мадемуазель?! Ваша матушка зовет вас.
Ее стратегия возымела действие.
– Мари-Жозеф!
Мари-Жозеф обернулась. К ней шли Лотта и Шарль Лотарингский. Мари-Жозеф присела в реверансе.
– Ваша матушка послала за вами, она желает, чтобы вы сопровождали ее, – сказала она.
– Бедная мама, на самом деле она хочет всего лишь поскорее уйти и лечь спать. Нет-нет, мы присоединимся к ней вместе с Шарлем. Я знаю, где она. Если вы пойдете с нами, тоже попадете в ловушку. Вы не возражаете, Шарль?
Герцог галантно поклонился. Костюм иностранного принца не отличался пышностью, столь любимой версальскими придворными, но лицо у него было приятное.
– Буду счастлив сопровождать мадам, – заверил он, – и надеюсь снискать ее расположение.
Они ушли, оставив Мари-Жозеф в одиночестве. Держась вдоль стен, она прошла по залам. На картинах великих мастеров, в том числе преподнесенных чужеземными монархами, мифологические и исторические герои задумчиво взирали вдаль или мужественно сражались на поле брани, возлежали на роскошном ложе или неслись средь облаков по небесам на крылатых колесницах. Очень часто его величество украшал собою эти полотна в облике торжествующего Аполлона, Зевса, римского императора или просто самого себя, Людовика Великого, верхом на боевом коне или восседая на троне.
Другой портрет запечатлел королеву Марию Терезию и монсеньора дофина, в ту пору маленького мальчика, в парных красно-черно-золотых костюмах, сверху донизу расшитых жемчугом. Мария-Терезия держала в руке маску, намереваясь надеть ее на балу.
«Как жаль скрывать такой чудесный, нежный цвет лица – не важно зачем», – подумала Мари-Жозеф. Королева была белокурой, ее бледные волосы, даже брови, казались отлитыми из белого золота, а глаза у нее были серые. Повинуясь внезапному капризу, Мари-Жозеф сделала реверанс портрету покойной королевы.
Мари-Жозеф вошла в Салон Дианы, не замечая, куда идет, забыв обо всем на свете, не в силах оторвать взор от картин. Внезапно она замерла. Прямо перед нею его величество играл в бильярд с Яковом, королем английским, месье и шевалье де Лорреном. Остальные придворные завороженно следили за ними.
«Мне следовало сделать реверанс? – пронеслось у нее в голове. – Я по невежеству допустила нарушение этикета?»
Однако никто даже не обернулся, и она решила, что лучше не привлекать к себе внимание. Она не могла пройти по залу, восхищенно рассматривая картины, но могла наблюдать за игрой его величества, а это было куда более высокой честью. По залу разлилось блаженное тепло, его переполнял терпкий дым, это тоже было приятно, но ей нестерпимо жали туфли.
«Я никогда не бодрствовала так поздно, – подумала Мари-Жозеф, – с тех пор как на Мартинике, еще вместе с Ивом, ночью, тайком выскользнув из дому, убегала на берег моря собирать крабов, которые выползали из фосфоресцирующих волн».
В монастырской школе полагалось ложиться вскоре после наступления темноты, а вставать еще до рассвета, а о том, чтобы убежать к морю, даже мечтать не приходилось.
Его величество нанес мастерский удар, и шар со стуком откатился в лузу. Месье и Лоррен зааплодировали, и все зрители последовали их примеру.
Яков от досады ударил кием оземь и выругался:
– Черт побери, кузен Льюис, вы снова разгромили меня наголову! Вам дьявольски везет!
Он говорил с акцентом, и пришепетывал, и оскорблял всех присутствующих, кроме его величества, своим непочтительным обращением с монархом.
– Упорный, ожесточенный поединок, – произнес месье, чтобы рассеять неприятное впечатление, произведенное словами Якова.
– Благодарю вас, дорогой брат, – откликнулся Людовик, а остальные придворные окружили его и принялись шумно поздравлять.
Мари-Жозеф не тронулась с места, ибо ей не пристало равнять себя с принцами и герцогами.
Рядом, опираясь на эбеновую трость и медленно потягивая вино, стоял граф Люсьен. Заметив ее, он поклонился, и она ответила на его поклон. Она хотела поговорить с ним, не для того чтобы попросить извинения за свои нелепые домыслы, так как надеялась, что не дала ему повода о них догадаться, но чтобы загладить свою вину учтивостью и обходительностью.
– Нога причиняет вам сильную боль, граф Люсьен? – спросила она. – Надеюсь, вскоре вы сможете забыть о ране.
– Мазь месье де Баатца исцелит меня за неделю-две, – предположил он. – Рецепт его престарелой матушки спас меня от хирургов.
– Мадам так благодарна вам за выздоровление Шартра! И я тоже очень признательна вам.
– За выздоровление Шартра?
– За храбрость, проявленную вами сегодня утром.
Граф Люсьен слегка поклонился. Рядом, за бильярдным столом, придворные на словах разыгрывали королевскую партию. Мари-Жозеф удивилась, почему граф Люсьен не остался рядом с его величеством.
– Вы не играете в бильярд, граф Люсьен? – спросила Мари-Жозеф.
– Когда-то играл, – ответил он, – но сегодня забыл свой кий. – И тоном сухим, как пески Аравийской пустыни, добавил: – Такой изогнутый.
Он обрисовал в воздухе очертания изогнутой палки, которая позволила бы ему дотянуться до бильярдного стола.
Мари-Жозеф мучительно покраснела.
– Простите меня, – пролепетала она, – прошу меня извинить, я не хотела…
– Мадемуазель де ла Круа!
Она умолкла.
– Мадемуазель де ла Круа, с тех пор как я заметил, что я карлик, прошло много лет. Всем это известно. Не стоит смущаться оттого, что вы тоже это заметили.
Если до этого мгновения она боялась, что снова оскорбила его, то теперь опасалась, что он будет над ней смеяться. Он сделал еще один глоток вина, смакуя его, поглядывая на нее над краем серебряного кубка, который, в отличие от Шартра, не торопился осушить. Он вполне твердо держался на ногах, легкое опьянение выдавала лишь нарочитая рассчитанность движений. Его массивный сапфировый перстень сверкал на фоне серебряного кубка.
– Я могу нарисовать ваш портрет? – спросила Мари-Жозеф.
– Для кабинета редкостей или галереи уродцев? Вы повесите его среди изображений диких людей и морских чудовищ?
– Помилуйте, как можно! У вас прекрасное лицо. У вас прекрасные руки. Мне так хочется вас нарисовать.
Граф Люсьен допил последние капли вина. Неведомо откуда явился за его пустым кубком лакей. Граф нетерпеливо махнул рукой, отказываясь от следующего.
«Он не согласится, – подумала Мари-Жозеф, – а я снова сказала что-то не то».
– Вы заняты другим, – продолжил граф Люсьен, – а мне надлежит принимать участие в церемонии отхода ко сну его величества.
Люсьен поклонился мадемуазель де ла Круа и, хромая, зашагал прочь.
«Мазь месье де Баатца вскоре утишит боль в моей ране, – размышлял Люсьен, – а физические упражнения вернут гибкость суставам и избавят от боли в спине».
