– Послать к вашей служанке цирюльника? Может быть, стоит пустить ей кровь?
– Может быть, стоит ее высечь, – язвительно заметила мадемуазель д’Арманьяк, раздосадованная тем, что ее, законодательницу мод, сравнивают с какой-то служанкой и сравнение это не в ее пользу. – Разве не так вы поступаете с ленивыми рабами у себя в дикарских колониях?
– Нет!
Мари-Жозеф солгала не моргнув глазом, потому что мадемуазель д’Арманьяк ее разозлила, потому что в ее семье рабов никогда не секли и потому что Оделетт никогда не высекут, пока Мари-Жозеф в силах этому помешать. И ей никогда не сделают кровопускания.
– Пожалуйста, мадемуазель, не надо, это всего лишь…
Мари-Жозеф не могла набраться храбрости и сказать племяннице короля, что у Оделетт всегда были очень обильные и болезненные месячные.
– Это давний недуг.
– А, понятно, – откликнулась мадемуазель. – Вот, значит, как…
– Ей станет лучше сегодня вечером или завтра утром. Я вернусь к ней и буду сидеть у ее постели, как только вы завершите туалет.
– Ничего подобного! – заявила Лотта. – Вы отправитесь на пикник вместе со мной и моими дамами.
– Но…
– Мы это более не обсуждаем!
Лотта приказала горничной отнести Оделетт бульона и теплую фланель.
– А еще пусть напомнит моему брату о пикнике, пожалуйста, мадемуазель. Иначе он так увлечется своей работой, что обо всем забудет.
– Если мы не можем высечь за провинность служанку, то, по крайней мере, можем отхлестать брата, – изрекла мадемуазель д’Арманьяк, и все захихикали ее рискованной шутке.
– Разумеется, приведите отца де ла Круа, – велела мадемуазель и добавила, обращаясь к Мари-Жозеф: – Вы оба должны увидеть королевский зверинец.
– Но, мадемуазель, мне нечего надеть.
Лотта рассмеялась, растворила дверцы шкафа, вытащила целый ворох платьев и выбрала одно, чудесной парчи. Мари-Жозеф почудилось, будто ее поглотил смерч и она не в силах сопротивляться: фрейлины Лотты мгновенно обступили ее, совлекли с нее амазонку, оставив лишь рубашку и корсет, и облачили в парчовое платье. Она успела на мгновение пунцово покраснеть, опасаясь, что они могут заметить сложенное полотенце, и пожалела, что не вынула его раньше, ведь пока оно ей не пригодилось.
– Это мой лучший придворный роброн прошлого сезона, – объявила Лотта. – Тогда я была немножко потоньше, а вы не такая тщедушная, как многие модные красотки, – зашнуруйте его как следует, и будет великолепно! И не беспокойтесь, что оно прошлогоднее, нижняя юбка у вас нынешнего сезона, так что никто ничего не заметит!
Мари-Жозеф в этом сомневалась. Она была благодарна Лотте за щедрость, но, стыдясь собственной зависти, гадала, появится ли у нее когда-нибудь новое платье не с чужого плеча.
Карета мадемуазель с грохотом катилась по дороге, приближаясь к королевскому зверинцу. Мари-Жозеф сидела рядом с Лоттой, зажатая среди других дам в пышных придворных платьях. Ею овладела страшная слабость, и она попыталась вспомнить, когда она в последний раз ела, когда в последний раз спала.
Золоченые ворота зверинца широко распахнулись. Во дворе, где ощущался запах экзотических животных, слышались их крики, рычание и вопли. Там Лотту встретили Шартр с герцогом Шарлем, прибывшие верхом, и повели к величественному восьмигранному центральному павильону. Мари-Жозеф вместе с другими дамами последовала за ними, замечая, как фрейлины обмениваются многозначительными взглядами и перешептываются о сердечной склонности мадемуазель и иностранного принца.
Они поднялись на балконы, выходящие на загоны с животными. Проход украшали клетки с птицами, вывезенными из Нового Света: разноцветными, шумными попугаями ара и макао и еще более пронзительно кричащими колибри.
В главном павильоне слуги развели в стороны белоснежный полог, и гости его величества вступили в мир джунглей.
Стены и потолок покрывал настоящий ковер из орхидей, необычайно ярких и мясистых. Алые кардиналы и танагры с криками порхали с ветки на ветку, не заключенные в клетки, но привязанные за лапки шелковыми нитями. Нескольким удалось освободиться, и они как безумные метались по павильону. В свою очередь, смотрители как безумные гонялись за ними, пытаясь поймать, засунуть в сумы и попрочнее привязать к ветвям орхидей, пока птицы не успели испортить пиршественные яства.
В главном павильоне стояло множество столов, прогибавшихся под тяжестью жареных павлинов с развернутыми сияющими хвостами, ваз с апельсинами и инжиром, жаркого из зайчатины, окороков и всевозможных пирогов и десертов. Мари-Жозеф с трудом заставила себя пройти мимо; от запаха деликатесов рот у нее наполнился слюной. Борясь с приступом головокружения, она следом за мадемуазель прошла за занавес на один из балконов, выходивших на загоны с животными.
Ароматы кушаний сменились резким запахом хищных зверей. В крошечном каменном вольере прямо под ними метался тигр, делая два шага, затем рывком разворачиваясь и делая два шага в обратном направлении. Он остановился, поднял морду, зарычал и бросился к Мари-Жозеф, царапая когтями стену под балконным ограждением. Лотта и ее дамы вскрикнули. Мари-Жозеф в ужасе ахнула, не в силах отвести взгляд от злобных глаз тигра.
Вновь став передними лапами на землю, тигр заурчал, прошелся, дернул хвостом и выпустил струю едкой мускусной жидкости, оставив облако кошачьего можжевелового зловония. Дамы захихикали, притворяясь испуганными и шокированными. Все это они видели уже тысячу раз.
– Испугались? – спросила Лотта. – Помню, я в первый раз ужасно испугалась.
– А я – нисколько, – вставил Шартр и швырнул в тигра апельсином, который утащил со стола.
Тигр тяжело ударил себя хвостом по боку, точно прихлопывая комара, насадил апельсин на когти, разорвал пополам и раздавил лапой.
– Я так и думала, что вы ничего не боитесь! – сказала Лотта Мари-Жозеф. – Уж не хочите ли выдернуть ему усы для всестороннего изучения?
– Я бы никогда на такое не решилась.
– А когти у него намного острее, чем у русалки?
– У него и когти острее, и клыки мощнее. И даже если начну его уговаривать, он не запоет!
Дамы рассмеялись. Словно по команде Мари-Жозеф, откуда-то из грота под восьмигранной башней полилась чудесная музыка.
– В гроте музыканты, – прошептала Лотта, – там полным-полно водоводных труб; если знать, где вентиль, можно облить водой всякого, кто туда входит! Мой дядя-король обливал всех, кто осмеливался войти! Вот умора, правда?
Но от смешных историй ее отвлек тигр. Он бросился на стену, отделяющую его вольеру от соседнего загона. Верблюды кинулись прочь, похрюкивая и шипя от страха. Смрад их навоза смешался с тигровым мускусом. Их страх взволновал львов в соседнем вольере. Львы зарычали, и тигр откликнулся на их рык, а верблюды испуганно сбились в стадо посреди своего загона. С другой стороны павильона в ярости затрубил слон. Древний дикий бык, уже не рыжеватый, а чалый от старости, резко вздернул голову с мощными рогами и громко заревел. Привязанные к перилам балкона птицы – лазурного цвета сиалии и голубые сойки – закричали и забили крыльями. Наземь, кружась, стали опускаться вырванные перья.
