Герцог Беррийский взмахнул римским мечом:
– Вы обещали дать нам урок фехтования, месье де Кретьен!
Люсьен поклонился:
– Разумеется, ваше высочество.
– Месье де Кретьен уделит вам внимание позднее, – возразил его величество. – Сейчас он занят государственными делами.
Он отослал своих наследников в детскую.
– Так о чем бишь я?
– Ваше величество хотели доставить один экземпляр медали… может быть, мадемуазель де ла Круа?
– Нашей невестке, для ее коллекции. Вы предлагаете пожаловать одну и мадемуазель де ла Круа?
– Да, ваше величество, и ее брату, разумеется, тоже.
– Они коллекционируют медали?
– Я искренне в этом сомневаюсь, ваше величество. У этой семьи ни гроша за душой.
– Это недолго продлится.
– В таком случае, – сказал Люсьен, угадав намерения короля, – дар его величества – медаль, увековечивающая пленение морской твари братом и выполненная по эскизам сестры, – станет знаком особой милости, которой удостоили их ваше величество, и положит начало их счастливому возвышению.
Людовик снова поглядел на свой портрет:
– В отличие от Бернини, мадемуазель де ла Круа удаются конные портреты. Она не хотела бы получить приглашение на охоту?
– Она будет счастлива принять его, ваше величество.
– Не льстит ли она вам, так же как и мне?
– Помилуйте, ваше величество, она не льстит никому из нас.
– Кретьен, я и в самом деле полагаю, что вы ею увлеклись! – Он рассмеялся. – А как же мадам де ла Фер?
– Мадам де ла Фер наскучило вдовство. Она приняла предложение руки и сердца.
– И вы не сделали ей контрпредложение?
– Я не намерен вступать в брак, и мадам де ла Фер это известно.
– Вы признаетесь вашим возлюбленным, что не намерены жениться, но сколькие из них надеются заставить вас передумать?
– Им это не по силам, ваше величество, но осмелюсь предположить, что больше ни в чем их не разочаровываю. Я высоко чту мадам де ла Фер. Мы расстались друзьями.
– А мадемуазель де ла Круа? – спросил король, словно бы не замечая попыток Люсьена увести разговор в сторону.
– Она видит свое призвание в служении вам, ваше величество, и в помощи брату и поддержке его ученых начинаний. Она жаждет получить научные инструменты.
– Научные инструменты? Да, полагаю, она должна чем-то занимать свое время, пока не выйдет замуж, – надобно найти ей мужа. Она глубоко религиозна. В церкви она молится, а не дремлет и не глазеет по сторонам, рассматривая наряды. Ее высоко ценят и мадам де Ментенон, и мадам, моя невестка.
– В таком случае она весьма незаурядна, сир.
– Но за кого ее выдать, Кретьен? Я должен выбрать кого-то достойного, чтобы воздать долг уважения ее покойным родителям. Найдутся те, кто скажет, что семья ее не имеет достаточных связей, но я с лихвой возмещу этот недостаток. Возможно, я велю вам передумать.
– Надеюсь, что вы этого не сделаете, сир, – безмятежно проговорил Люсьен, скрывая охватившую его панику.
Его величество вздохнул:
– Как это ни печально, среди моих придворных нет подходящих кандидатов. Я уверен, она предпочла бы человека страстного, но кто отвечает этому описанию, как не вы? Во дни моей юности все было по-другому.
Его величество, конечно, мог выбрать ей в мужья человека страстного, но какого супруга пожелала бы себе сама мадемуазель де ла Круа, если вообще захотела бы вступить в брак, Люсьен не знал. Насколько могла повлиять на ее характер монастырская школа? Насколько подавлены теперь ее естественные желания?
Но этими сомнениями Люсьен ни с кем не делился.
Над каждым бассейном взмывали шепчущие струи фонтанов; каскады цветов всех оттенков золотисто-желтого низвергались из серебряных чаш вдоль края дорожек. Сады переполняли посетители. Зеваки уже столпились возле открытого шатра русалки; они обступили клетку, тыча пальцами и смеясь.
Мари-Жозеф надеялась, что никакие важные персоны не явятся сегодня на вскрытие. В отсутствие его величества ни один придворный не обязан был приходить, и за это девушка невольно испытывала к ним благодарность. Сегодня она предстала бы перед ними невзрачной и убогой провинциалкой. Оделетт, снова в добром здравии, сегодня прислуживала вместо Мари-Жозеф Лотте, и потому девушке пришлось довольствоваться вызывающе простой прической. Волосы ее сегодня не украшала ни одна лента, ни одна кружевная розетка; она не решилась налепить ни одной мушки.
Зато месячные, словно вознаграждая ее за вынужденную скромность, на сей раз пришли необильные и длились недолго. Эта перемена ее обеспокоила, но одновременно принесла облегчение, а еще она боялась врачей и потому решила выкинуть все это из головы.
Напевая рефрен кантаты, подсказанной русалкой, она вошла в шатер, с трудом протиснулась сквозь толпу зевак, проскользнула в клетку и заперла за собой дверцу.
Русалка припала к краю фонтана, пытаясь дотянуться до бочонка с живой рыбой. Зрители восторженно закричали.
– Подожди, не торопись!
Мари-Жозеф поводила сачком в бочонке с морской водой, выловив нескольких рыбок, и перенесла свою неистово бьющуюся добычу за край фонтана, по деревянным ступенькам помоста.
«Чему бы еще ее научить?» – подумала она.
Морская тварь оказалась очень сообразительной и с легкостью выполняла ее команды.
– Русалка, смотри! Рррыба! А ну, попроси рррыбки!
Русалка поплавала туда-сюда возле ступеней, ныряла, била хвостом, взмывала со дна бассейна и до половины выбрасывалась из воды, обдавая Мари-Жозеф неприятными на вкус брызгами.
Русалка пропела рефрен кантаты.
– Умненькая русалочка! Я знаю, что петь ты умеешь, но сейчас ты должна заговорить. Скажи «рррыбка».
– Рррыбка! – ощерившись, повторила русалка.
– Хорошая русалочка, умница!
Мари-Жозеф, широко размахнувшись, бросила ей рыбку. Русалка поймала ее в воздухе и аккуратно, с хрустом съела в два приема. Зеваки захлопали.
– А сейчас подплыви ближе, возьми рыбку у меня из рук.
Русалка подплыла к ней, взяла рыбу, и та забилась меж прозрачных плавательных перепонок ее длиннопалой руки. Русалка воззрилась на Мари-Жозеф темно-золотыми глазами.
Медленно, осознанным жестом она разжала руку и выпустила рыбку.
– Ты что, не хочешь есть, русалка?
В сачке осталась одна-единственная рыбка. Мари-Жозеф окунула сачок в воду.
Русалка застонала. Она медленно протянула руку, не обращая внимания на сачок, и дотронулась до пальцев Мари-Жозеф. Острые когти оставили на ее коже глубокие вмятины, и девушка, испуганная силой русалки, замерла.
