– Вы танцуете столь же изысканно, сколь играете, мадемуазель де ла Круа, – произнес Людовик. – Как и ваша матушка.
– Она была прекрасна и очень талантлива, – сказала Мари-Жозеф. – Я не смею с ней сравниться.
– Мы все хорошо ее помним, – откликнулся Людовик.
Для Мари-Жозеф родители существовали в ореоле золотистого тропического света, мать – мудрая и добрая, отец – рассеянный и снисходительный, пока не умерли друг за другом в одну неделю, о которой Мари-Жозеф до сих пор вспоминала с ужасом.
– Мои старые друзья и заклятые враги, мои протеже и советники уходят, – заметил Людовик. – Королева Кристина, Ле Брен, Ле Во, злобный старик Лувуа, Мольер и Люлли, великая мадемуазель… Вообразите, иногда я скучаю даже по старине Мазарини, самодуру, – вздохнул король. – И мне очень недостает месье и мадам де ла Круа.
– Я тоже тоскую по ним, сир. Ужасно. Моя мать так страдала во время болезни, во власти одного лишь Господа было спасти ее. Она умерла быстро.
– Господь поддался искушению и забрал ее к себе. Но Он не обрекает на муки своих ангелов.
«Но она действительно мучилась, – подумала Мари-Жозеф. Ее поутихший было гнев на Бога и докторов разгорелся с новой силой, точно костер, в котором разворошили угли. – Она ужасно мучилась, и я преисполнилась такой ненависти к Богу, что не в силах была понять, почему Он не обрушит на меня молнию, не поразит и не ввергнет в ад».
Выполняя танцевальный поворот, она украдкой смахнула слезу, надеясь, что его величество не увидит. Он не мог этого не заметить, но рыцарственно предпочел обойти молчанием.
– Полагаю, они не умерли бы, если бы…
– Если бы я не отправил их на Мартинику?
– Ах нет, помилуйте, ваше величество! Я говорила о докторах, о хирургах… Назначение стало великой честью для нашей семьи.
Мари-Жозеф изо всех сил отгоняла неблагодарную мысль: «Если вы столь дорожили ими, сир, то почему же не вернули их во Францию?»
– Ваш отец был человеком чести, равных которому не сыскать, – добавил его величество. – Только Анри де ла Круа мог окончательно разориться, занимая пост губернатора колонии.
– Отец какое-то время боролся со смертью, – прошептала она. – Мне показалось, что он выживет. Но потом они пустили ему кровь…
Король устремил непроницаемый взор на ее ключицу.
«Я сказала лишнее, – подумала она. – Он и так безмерно поглощен государственными делами, я не вправе волновать его величество своим гневом и болью».
– Прошлое возвращается, – произнес король, – возвращается юность и слава. И вернет мне их ваш брат.
– Надеюсь, что да, ваше величество.
Она моргнула, стараясь удержаться от слез, заставила себя улыбнуться и сосредоточилась на изысканном узоре танцевальных па. Ей сделалось не по себе при мысли о том, что произойдет, если его величество осознает, что Ив не в силах продлить его жизнь вечно.
– Я должен найти вам достойного супруга.
– Я не могу выйти замуж, ваше величество. У меня нет ни связей, ни приданого.
– Но вам же наверняка хочется замуж!
– О да! И замуж, и родить детей…
– И получить научные инструменты?
Он усмехнулся.
– Если мой супруг позволит. – Она покраснела, гадая, кто же выставил ее на посмешище перед королем. – Но о такой гармонии я могу только мечтать.
– А ваш отец никогда не говорил вам – впрочем, полагаю, он не хотел говорить об этом, – что, когда вы родились, я обещал наделить вас достойным приданым?
Стих финальный туш. Его величество изящно поклонился. Аплодисменты придворных оглушили Мари-Жозеф. Она призвала на помощь все свое самообладание, сделала глубокий реверанс, почти распростершись на полу, и поцеловала его руку. Он помог ей подняться и галантно проводил на ее место у стены, где уже стояли, перешептываясь, месье и Лоррен.
– Следующий танец с мадемуазель де ла Круа будете танцевать вы, – велел он шевалье де Лоррену и вложил ее руку в его.
Вне себя от восторга, Мари-Жозеф взбежала по лестнице к себе в каморку. Пламя свечи, которую она несла, подрагивало. Она прикрыла его ладонью, уберегая от сквозняка. Она надеялась, что Мария Моденская уже отпустила Оделетт; она надеялась, что папа Иннокентий уже отпустил Ива. Она надеялась, что оба они еще не спят.
Она жаждала поделиться с ними чудесными вестями, которые поведал ей король. Может быть, ей удастся рассказать Оделетт о своей долгой прогулке с Лорреном, о том, как они ходили по воде, на самом деле ступая по хитроумно скрытым мостам, как бродили по берегу Большого канала в лунном свете. Иву она решила пока об этом не рассказывать, хотя Лоррен лишь раз или два позволил себе вольности.
Внезапно в тишине раздались приглушенные голоса. Мари-Жозеф улыбнулась. «Оделетт и Ив вернулись, – подумала она, – и Ив ее чем-то рассердил. Словно мы и не уезжали с Мартиники. Словно мы живем втроем, как и прежде, и Оделетт журит Ива за то, что он снял рубаху, да так и бросил на пол».
Она распахнула дверь в комнатку.
Сначала она не могла разобрать в полутьме, что происходит. А потом не могла поверить своим глазам.
На ее постели извивался придворный, барахтаясь под одеялом; его шляпа валялась на ковре, рядом – небрежно брошенный сюртук. Штаны у него были спущены до колен, а рубаха задрана, обнажая задницу. Один башмак его со стуком свалился на пол.
– Ты же меня хочешь, – стонал пришелец голосом знакомым, но сейчас искаженным от страсти, – я же знаю, что ты меня хочешь!
– Пожалуйста!..
Мари-Жозеф бросилась к постели и схватила молодого человека за плечо. Оделетт отчаянно пыталась оттолкнуть его, сбросить, оторвать, в воздухе мелькали ее прекрасные смуглые руки.
– Уйдите! – повелел Филипп, герцог Шартрский. – Вы что, не видите, что мы заняты?
– Оставьте ее! – крикнула Мари-Жозеф. – Как вы смеете?!
Она дернула его за рубаху, и кружево с треском разорвалось у нее в руке.
– Мадемуазель де ла Круа!
Возбужденный, пораженный, Шартр соскочил с постели и суетливо попытался прикрыть наготу. Оделетт приподнялась: ее иссиня-черные волосы рассыпались по плечам, глаза в свете свечи от расширенных зрачков казались абсолютно черными, щеки разрумянились от борьбы.
– Как вы смеете, сударь?! Как вы могли напасть на мою служанку!
– Я думал… Я принял… – Волосы у него растрепались и встопорщились, придавая ему безумный вид. – Я принял ее за вас.
Она ошеломленно замолчала, и он улыбнулся, наслаждаясь ее замешательством. Оделетт заплакала.
Шартр отдал ей поклон:
– Хотя, разумеется, я бы не отказался провести часик в вашем обществе.
Оделетт бросилась лицом в подушку и разрыдалась.
