Заши фыркнула. Рядом затрещал подлесок.
– А вот и мадемуазель де ла Круа! Мы вас совсем было потеряли!
Из лесу, настегивая взмыленных коней, неслись Лоррен, Шартр и Бервик. Шартр вырвался вперед.
– Я думал, вас съел медведь! – воскликнул Шартр.
Он погнал коня к Мари-Жозеф, но обнаружил, что путь ему преграждает граф Люсьен верхом на Зели. Его конь тряхнул головой. С удил полетели хлопья кровавой пены.
– Медведи боязливы, – возразила Мари-Жозеф. – Они никогда не тронут, пока их не начнут дразнить. В отличие от других хищников.
– Ах, вот если бы меня подразнили вы… Вы разбили бы мне сердце, и я бы умер…
Бервик и Лоррен осадили своих крупных измученных коней за спиной Заши и Зели.
– Осторожно, она лягается, – предупредил граф Люсьен, заметив, что Зели раздраженно заложила уши.
Лоррен и Бервик заставили своих жеребцов отступить на шаг.
– Какая лошадь! – воскликнул Бервик. – Никогда не видел, чтобы лошадь неслась, как эта гнедая. Мадемуазель де ла Круа, вы должны продать ее мне.
– Не могу, сударь, она мне не принадлежит.
– А кому тогда? Королю? Если ему, то он подарит ее мне, ведь я прихожусь ему кузеном.
Родственные связи между Людовиком и герцогом Бервикским на самом деле были куда запутаннее, но Мари-Жозеф не могла вспомнить точную степень их родства; к тому же дело осложнялось незаконнорожденностью англичанина.
– Бервик, – снисходительно протянул Шартр, – эти маленькие лошадки – собственность Кретьена.
Лоррен расхохотался:
– Кому еще могут принадлежать такие крошки?
– Они, может быть, и крохотные, но быстроногие – их никто не обгонит. Мой жеребец покроет ее, и их потомство выиграет любые скачки…
– Это невозможно, месье де Бервик, – произнес граф Люсьен. – Если вам нужен жеребенок, похожий на арабского скакуна, можете отправить кобылу в мою конюшню в Финистер, к племенному жеребцу.
– Вы хотите, чтобы ваш жеребец покрыл мою кобылу? Что за вздор!
– Ничего, он как-нибудь справится, – вставил Лоррен.
– Месье де Лоррен, месье де Бервик, не забывайте, что вы находитесь в присутствии юной дамы, – сурово упрекнул их Шартр.
Мари-Жозеф чуть было не рассмеялась от такого лицемерия, но подумала, что придворные примут ее за истеричку и на сей раз окажутся недалеко от истины.
– Прошу прощения, мисс, – без обиняков сказал Бервик, мешая французский с английским и не сводя глаз с графа Люсьена.
– Кретьен, вы просто обязаны продать мне гнедую!
– В самом деле?
– Я дам вам за нее десять тысяч луидоров!
– Сударь, вы принимаете меня за лошадиного барышника?
Французские аристократы не пятнали себя торговлей. Граф Люсьен говорил совершенно спокойно, но с этого мгновения Мари-Жозеф больше не сомневалась, что человек он действительно опасный.
– Помилуйте, о чем вы! – Бервик попытался сгладить неприятное впечатление. – Но почему двое аристократов не могут заключить сделку, обменяться…
– Я ни за что не расстанусь с этими лошадьми. Это дар. Если Заши родит жеребенка от любого другого производителя, кроме жеребца своей, арабской породы, чистота ее крови будет навеки утрачена.
– Вздор!
– А вот шейх, подаривший мне их, в это верил. И я предпочитаю разделять его мнение. Я никогда не продам этих кобыл: я обещал ему.
– Обещали? – воскликнул Бервик. – Вы дали слово магометанину? Да любой христианин нарушит его и глазом не моргнув!
Даже Шартр и Лоррен поморщились. Мари-Жозеф потрясенно воззрилась на Бервика.
– Вы, без сомнения, правы, – сухо согласился граф Люсьен, – вот только я не христианин.
Бервик рассмеялся, но никто не поддержал его. Он неловко замолчал.
– Вернемся к охотникам. – Граф Люсьен неожиданно стал настойчиво погонять Зели.
Мари-Жозеф прошептала на ухо Заши:
– Ты свободна, можешь лететь во весь опор!
Обе арабские кобылы кинулись галопом, легко обойдя трех жеребцов, совершенно измученных бесплодной погоней за Заши.
Мари-Жозеф скакала следом за графом Люсьеном среди отставших от его величества, в беспорядке разбредшихся по лесу охотников. Егеря и подавальщики ружей кланялись, когда они проезжали мимо; верховые придворные пропускали советника его величества. Он подскакал к королевскому экипажу: мадам де Ментенон страстно и убедительно доказывала что-то его величеству и его святейшеству. Воодушевление оживило ее, словно она читала лекцию своим дорогим воспитанницам в своем любимом Сен-Сире. Месье как будто заигрывал с Ивом, а тот изо всех сил старался не упустить ни слова из того, что говорила мадам де Ментенон, и одновременно не оскорбить месье.
Мадам ехала верхом тотчас за спиной его величества, болтая и пересмеиваясь со своими фрейлинами в придворных робронах, которые отправились на охоту в коляске.
– Постарайтесь не удаляться от мадам, – посоветовал граф Люсьен. – Шартр не рискнет вести себя слишком дерзко в ее присутствии, а не то сия грозная дама перекинет его через колено и как следует отшлепает. Да и Лоррену достанется.
Мари-Жозеф очень хотелось, чтобы так все и было, а еще чтобы граф Люсьен сопровождал ее всю обратную дорогу.
– Благодарю вас, – сказала она. – Вам пора возвращаться к его величеству.
– Я пошлю за мазью месье де Баатца, – пообещал граф Люсьен, – и прикажу передать ее вам.
– Я не могу оставить русалку без присмотра…
– Кто-нибудь другой может ее покормить.
– Ей очень одиноко. И потом, если я не появляюсь в шатре, пойдут слухи, будто я больна!
– Хорошо, тогда встретимся у фонтана Аполлона.
Он учтиво поднес руку к полям шляпы, проскакал вперед, на минуту задержался и отправил во дворец мушкетера, а потом пустил довольную Зели галопом, догоняя королевский экипаж.
Мари-Жозеф надеялась, что мазь графа Люсьена облегчит боль, которой наливались пурпурные следы надреза.
«Главное – никому не показывать, – подумала она, пристроившись сразу за мадам, – иначе они опять пошлют за доктором Фагоном».
– Мадемуазель де ла Круа! – с улыбкой окликнула ее мадам. – Вот и вы, душенька. Вы видели мою лису?
Мари-Жозеф показалось, что со времени охоты прошел целый год: она обо всем забыла, и о лисе тоже. Теперь, перестав опасаться Шартра и Лоррена и пребывая в относительной безопасности рядом с мадам и его величеством, она ощутила слабость и жар.
– Да-да, конечно видела, мадам.
– Я преподнесу ее его величеству.
Слуга в ливрее цветов мадам кинулся к королевскому экипажу с безжизненным клочком рыжего меха в руках.
