За стенами шатра послышался приближающийся конский топот; затем всадники, видимо, спешились. Раздались голоса, и в шатер вошел граф Люсьен; только его неровные шаги могли так отдаваться по деревянному настилу, только его трость-шпага – так постукивать в такт шагам по доскам.
Русалка поцеловала руку Мари-Жозеф, обведя языком надрез и обильно выпустив на него слюну. Запекшаяся корка вскрылась и стала сочиться кровью. Мари-Жозеф охватила дурнота.
– Что она делает? – Граф Люсьен говорил тихо, но беспокойство в его голосе удивило Мари-Жозеф.
Русалка отпустила ее и ушла под воду.
– Не знаю, – ответила Мари-Жозеф. – Она мне не сказала.
А русалка спаслась бегством. Маленький земной человек в затейливой второй коже не был к ней жесток, в отличие от другого, облаченного в черное. Маленький человек вызывал у нее скорее не страх, а любопытство, и все-таки она его опасалась. Если бы он был возлюбленным земной женщины, она доверяла бы ему больше. Но земная женщина пока не избрала его своим сердечным другом.
Оставшись одна на дне бассейна, она заплакала. Она надеялась, что сумела помочь земной женщине. Достаточно ли она целовала ее больную руку? Она надеялась, что да. Она боялась поведать своей союзнице, что́ она делала с ее рукой, боялась посвятить ее в тайну своих целительных способностей, ведь если земные люди узнают о ее скрытом даре, то вырежут ей язык и унесут с собой. Один из них станет носить его на шее, на сплетенной из водорослей цепочке, как моряки. Их глупость внушала ей ужас.
«Я все время испытываю страх, – думала она. – С тех пор, как попалась в сеть, с тех пор, как оказалась в трюме галеона, хотя прежде никогда ничего не боялась!»
Страх вызывал у нее злобу. Если земная женщина умрет от ран, русалка останется одна, утратив единственную союзницу, которая помогла бы ей бежать. А она во что бы то ни стало должна бежать.
Люсьен стоял и смотрел, как рана Мари-Жозеф сочится кровью.
– Остановите ее, – сказала Мари-Жозеф, и в голосе ее послышались нотки паники.
– Сейчас, одну секунду. Кровь…
Он замялся, не желая пугать ее объяснениями, что выпускает яд.
– Сейчас, еще чуть-чуть.
Он снял перчатки и порылся в переметной суме в поисках корпии, холста, винного спирта.
– Будет больно.
Он плеснул на рану винного спирта. Спирт размыл запекшуюся кровь и стал стекать по руке Мари-Жозеф розоватыми струйками. Мари-Жозеф выдержала эту процедуру, не вскрикнув и не вздрогнув. Люсьен зажал открытый надрез клочком корпии, а потом принес маленький серебряный ларец с остатками мази месье де Баатца. Бо́льшую ее часть он извел на раны Шартра и свои собственные, а поскольку давно не бывал дома в Бретани, то не мог пополнить запас.
«Если бы только отец дал мне рецепт, – подумал Люсьен. – Если бы он завещал тайну мне или хотя бы Ги, а не унес с собой в могилу».
– Теперь вам станет легче, – заверил он.
Как только кровотечение остановилось, он наложил на рану толстый слой черной мази, изведя все до капли. Такая воспаленная, гноящаяся рана способна была убить сильного молодого солдата; даже применив мазь, Люсьен опасался гангрены. Он перевязал рану.
– Ну вот, опухоль уже спадает.
Люсьен надеялся, что не обманывает себя. Он улыбнулся, хватаясь за соломинку.
– Через день-другой вы поправитесь, вот увидите.
– Благодарю вас, граф Люсьен. – Здоровой рукой она взяла его за руку. – Сколько раз вы спасли меня за один только сегодняшний день? Знаете, вы единственный человек на свете, кто меня спасал.
Люсьен склонился над ее рукой, а потом выпрямился и снова надел перчатки, хотя испытывал огромное искушение не отнимать у нее ладонь, наслаждаться ее прикосновением, терпеть сладкую муку, ощущать ее тепло и забыть о боли в суставах, которая терзала его почти постоянно.
– Для многих Версаль оказался зыбучими песками и болотами, распространяющими лихорадку, – сказал он.
– А ведь вы спасли меня и от жизни в Сен-Сире, – догадалась она. – Я не ошиблась?
– Я действительно приказал перевести вас оттуда, – признался он.
– А еще вызволили меня и мою сестру Халиду из монастырской школы на Мартинике?!
– Да, по желанию его величества.
– Позвольте поблагодарить вас, – взмолилась она, – даже если вашим единственным желанием было выполнить волю короля!
– Я был рад вам помочь, – сказал Люсьен.
– Граф Люсьен, – помедлив, произнесла она, – могу ли я просить вас оказать услугу лично мне?
– Я буду рад предложить любую помощь.
Она объяснила, что хочет дать вольную рабыне, которую назвала сестрой. Люсьен согласился подготовить необходимые бумаги, но предупредил, что лишь подпись ее брата придаст им силу. Люсьен не знал, удастся ли Мари-Жозеф убедить Ива, ведь его изящные придворные манеры скрывали изрядную долю упрямства.
– Благодарю вас, сударь.
Мари-Жозеф дотронулась до его руки, выражая этим нежным жестом всю благодарность, на какую была способна.
Внезапно в шатер, распахнув дверцу клетки и единым духом перемахнув через фонтанные ступеньки, ворвался Ив. Мари-Жозеф торопливо отдернула руку от запястья Люсьена и поспешила натянуть рукав на повязку.
– Боже мой, сестра, зачем ты это делаешь?
– Чтобы спасти русалку и душу его величества.
Он воздел руки в гневе:
– Ты рискуешь лишить меня возможности продолжить исследования и навлечь на меня опалу – и все это ради того, чтобы спасти русалку? А если Иннокентий решит, что морская тварь тебя понимает, ты рискуешь оказаться на костре!
Стража подняла полог шатра.
Прибыл его величество.
Мари-Жозеф поднялась, призывая все свое самообладание.
– Русалка! – шепотом позвала она, умоляя ее приплыть.
Версальские придворные выстроились согласно статусу и старшинству. Мадам встретилась с Мари-Жозеф взглядом и едва заметно улыбнулась ей с ободрением и сочувствием. Лотта с идеально продуманной, вычурной прической послала ей воздушный поцелуй. Даже месье, державший под руку Лоррена, любезно кивнул ей. Лоррен из-под полуприкрытых век с удовлетворением поглядел на нее.
Когда придворные заняли места, стража пустила в шатер простых зрителей. За стенами шатра уличный торговец предлагал лубочные картинки, изображающие резвящихся в волнах русалок и сопровождаемые первым рассказом об Атлантиде.
Его величество и папа Иннокентий, два самых могущественных человека в мире, вступили в клетку, чтобы созерцать пленницу его величества.
Мари-Жозеф поспешила сделать реверанс, надеясь, что ее благоговение и безупречные манеры сгладят неприятное впечатление от неуместного в эту минуту охотничьего платья, разорванного кружева жабо, растрепанных волос, ведь остальные придворные успели облачиться в парадные одеяния. Иннокентий явился в белоснежной сутане. Его величество предпочел великолепный наряд из золотистого бархата, отделанный золотым кружевом и бриллиантами, и каштановый парик, осыпанный золотистой пудрой.
