— Я говорю, что все люди живут по разным законам. И дети любой страны иллюстрируют как самое хорошее, так и самое плохое в культуре народа.
— Здесь есть другие брошенные, как Саид, дети?
— Вроде бы нет, по-моему.
— Когда тебя окончательно провозгласят или, как там это называется, ты изменишь закон, чтобы детей больше не бросали?
— Ты много просишь.
— А ты можешь много дать.
«Кантара не стала бы от него этого требовать, — подумал Катеб. — Она бы согласилась с тем, что у Саида такая участь, и ему придется безропотно вынести испытания, но Виктория смотрит на это другими глазами. Ей наплевать на то, что это неосуществимо. Она будет бороться, изводить его нотациями и делать все возможное, пока не исправит то, что считает несправедливым. Эти женщины такие разные, — заключил Катеб, осознав, что пусть он никогда не забудет Кантару, она уже не так много значит в его жизни, как раньше». Незаметно он ее потерял. Или, может быть, время его вылечило, как это обычно бывало.
Катеб почувствовал сожаление и, как ни странно, надежду.
В джинсах, шелковой блузке, висящих сережках и дурацких сапогах на высоких каблуках Виктория совершенно не сочеталась с атмосферой этого места. Она походила на женщину, собравшуюся пройтись по магазинам в Нью-Йорке. Светлые волосы и голубые глаза выделяли ее среди остальных. Там, где другие не видели ничего необычного, она со своим мировоззрением и жизненной позицией всегда находила несправедливость.
— Ты умеешь утомлять, — наконец произнес Катеб.
— Устал — отдохни!
— Ты когда-нибудь уступаешь?
— В таких вопросах, нет.
«Ничего не делает для себя», — подумал он, вспомнив, как она отказалась надеть сапфировые сережки, боясь их потерять, но при этом обрадовалась диадеме, потому что в ней почувствовала себя принцессой из сказки.
— Ты сложная женщина.
— Спасибо.
— Это не комплимент.
Виктория вздернула брови.
— Хочешь отвлечь мое внимание?
— Нет, — тяжело вздохнул он.
— Когда я стану полноправным вождем, изменю закон.
Катеб подумал, что Виктория заставит его это пообещать, и он бы отказался. Однако она только кивнула в ответ. Неужели ей достаточно одного слова? Как неожиданно!
Она подошла к нему, обхватила его лицо ладонями и поцеловала. В нем сразу проснулось желание, хоть ее поцелуй и был целомудренным. А если бы Виктория на самом деле попыталась его соблазнить? Или, может, лучше об этом совсем не думать.
— Я всегда знала, что ты не допустишь несправедливость, — искреннее прошептала Виктория.
— Когда я узнала, что происходит, сразу решила обратиться к тебе. Ты первый мужчина, которому я доверилась. По крайней мере, с чем-то реально важным. Спасибо тебе за это.
Виктория снова его поцеловала и ушла. Катеб еще какое-то время смотрел ей в след, стоя в молчаливом одиночестве. Он чувствовал себя так, словно Виктория его наградила. Подарила ему что-то очень ценное, только он пока не мог определить что это. Невольно Катеб посмотрел на календарь, лежащий на письменном столе. Сколько дней осталось до того, пока станет ясно, уезжает она или нет?
Катеб рассчитывал, что она уедет, и надеялся выбросить ее из своей жизни. А теперь он впервые задумался над тем, что было бы, если б она осталась.
Не считая того, что Виктория время от времени навещала Саида, два дня она провела в гареме. Она, конечно, была признательна за то, что для нее сделал Катеб, но все еще сердилась за отношение к Саиду в деревне — особенно на допустивших это женщин.
Она понимала, что существовали культурные различия, но оставить ребенка голодать на улице из-за чужого поступка, над которым мальчик был не властен, казалось бесчеловечным. Дети и без того уязвимы. Виктория почти успокаивалась, но снова и снова, вспоминая о том, что случилось, начинала злиться.
Пусть ей нравились и Раза, и Юсра, Виктория не могла примириться с тем, что те, кого она считала друзьями, повели себя подобным образом. Поскольку с другими женщинами она не была знакома, ей ничего не оставалось, как проводить несчитанное количество часов в одиночестве.
На третий день она устала от гарема и вышла на ленч в кухню. Завернув за угол, Виктория чуть не врезалась в Юсру. Две женщины смотрели друг на друга.
— Ты злишься? — спросила Юсра, настояв на разговоре.
— Злюсь! — Она уже приготовилась ругаться, вспомнив слова Юсры про то, что никогда не сможет понять законы людей пустыни и все такое. Этот довод Виктория бы в жизни не приняла.
— Я поступила неправильно, — вдохнула пожилая женщина. — Мой муж ушел из жизни много лет назад, но мне все еще слышится голос. Он всегда говорил о старых традициях и о том, что их надо сохранять. Я верила ему и не подвергала судьбу Саида сомнению. Никто об этом не задумывался. Мы не хотели это видеть и поэтому просто не смотрели. И чтобы напомнить нам кто мы такие — мы ценим семью и доброту — потребовался чужой человек.
Виктория перестала злиться, но не сразу это осознала.
— Прямо и не знаю, что сказать, — призналась она. — Я рада, что ты поняла, что Саид всего лишь маленький мальчик.
— Конечно. Он чудесный ребенок! Мы с Разой как-то об этом говорили. Как только принц станет полноправным вождем деревни, мы попросим его изменить закон. Мы не отступимся, пока он не сдастся. Раза уже поговорила с двоюродной сестрой Саида о том, что хочет взять их к себе. Дети выросли, а пустой дом ей не нравится.
«Какое сладостное облегчение!» — подумала Виктория с радостью.
— Катеб уже собрался менять закон, но то, что другие тоже с этим согласны, его обрадует.
— Отлично. — Пожилая женщина склонила голову на бок. — Мы снова подруги?
Виктория улыбнулась.
— А как же иначе?! Мне очень жаль, что мы ссорились.
— Да я сама виновата. Так привыкла к существующим законам.
— Мы все привыкаем.
— Пойдем, — позвала Юсра. — Ты собиралась кушать. Мы будем есть вместе, а за одно и поговорим о том, какие еще законы можно изменить.
— Катеб спасибо за это не скажет, — ответила Виктория, смеясь.
В кухне собрался чуть ли не весь персонал, но, когда вошли Юсра и Виктория, большая комната стихла. Виктория почувствовала, что все смотрят только на нее.
— Не обращай внимания, — шепнула Юсра, подойдя к буфету у стены. — Они к тебе привыкнут. Для этого требуется время. История о том, как ты помогла Саиду, расходится по деревне.
— Не всем понравится, что я вмешалась.
— Может и так, но тем, кому это не понравится, не хватит храбрости высказаться. Уж точно не тебе в лицо.
