– Как непрофессионально.
Карл реагирует с высокомерным презрением:
– Может, остальные там и прогинаются под всей этой хуйней, бро, – говорит он мне, даже не глядя на мою голландскую звезду, – но для миня это никакое нахуй не диджейство, – распевает он в свою защиту, замалчивая тот факт, что сам растерялся. Карл чувствует сибя не в своей тарелке, и с каждым днем все сильнее, так что я аккурат в курсах за то, как щас херово несчастному говнюку.
Кароч, сваливаю оттудова на улицу и пытаюся поймать ебаный сигнал на мобиле, чёбы поискать магазы музыкального оборудования, хотя это почти нереально, када вокруг топчутся толпы, и все в своих телефонах. Наконец-то выскакивают палочки, и я прокручиваю страницы, ищу какой-нить торговый район, но, походу, на мили вокруг нифига нету. Небо темнеет, и начинает накрапывать. Чутка уныло побродив, чешу через большой блошиный рынок.
Глазам не верю.
Обычно я слепой, как шотландский рефери на длинных дистанциях, но безнадега наделила меня рентгеновским зрением. Буквально в пятнадцати минутах ходьбы от площадки, на этом самом рынке, стоит киоск электротоваров. Мне все равно приходится подобраться ближе, чёбы убедиться: среди паленых холодильников, морозилок, усилков и стереосистем в глаза мине в натуре, блядь, бросаются два олдскульных вертака «Текникс»! Сердце колотится, причем жутко: У НИХ ДАЖЕ ИГЛЫ И КАССЕТЫ ЕСТЬ! «Слава тебе, Господи! Слава тебе, Бог эдинбургской танцевальной музыки…»
Подхожу к молодому парнишке ближневосточной наружности в футболке клуба «Эвертон».
– Вертаки рабочие?
– Да, конечно, – говорит он. – Как новенькие.
– Сколько?
– Восемьсот евро, – со смертельно серьезной заточкой.
– Это ж старье, – фыркаю. – Двести.
– Это винтаж, – невозмутимо говорит он, выгибая брови, раздвигая губы и обнажая ослепительно-белые кусачки. – Семьсот пятьдесят.
– Ни хрена. Походу, они даже не рабочие. Триста.
На лице парнишки даже рефлекторно не шевелится ни единая мышца.
– Они работают как новенькие. Могу сбросить только до семисот. Вы так беспокоитесь, как будто они вам срочно нужны. Вы должны считать, что я делаю вам одолжение, мистер.
– Блядь… – роюся в карманах и отсчитываю маки.
Слава богу, директору завсида нужен баблос. Вечно какой-нибудь пиздюк – толкач, швейцар, таксоёб, халявщик, охрана, полисыя – хочет откупных или им надо платить откат. Малой пиздюк щас уже лыбится, напевая мине серенады:
– Как новенькие, мой друг, как новенькие…
– Ты бессовестный и наглый маленький мудак, – протягиваю парню бабки и выдаю свою тисненую визитку. – Никогда не думал о карьере в музыкальном бизнесе?
20
Больной – Бизнес-класс
Лететь бизнес-классом – неописуемое наслаждение. Дело не столько в преимуществах самого обслуживания, сколько в сознании того, что на следующие три часа твое превосходство над плебеями подтверждено официально. Сидя на своем месте, я корчу обязательную нетерпеливо-презрительную гримасу, пока они с позором проходят мимо на самые дешевые места. Кроме того, я получаю роскошную территорию и время для обдумывания дел.
Через проход напротив – голубой говнюк: светлые волосы, облегающие клетчатые штаны, синяя футболка с округлым вырезом, да еще безобразно крикливый. Я типа жалею, что Бен не такой. Какой смысл иметь сына-педрилу, если он не безобразно женственный? Кто захочет просто вести нудную жизнь натурала? Угнетение вызывает борьбу, которая порождает культуру, и хуево будет, если безбашенная манерность исчезнет с лица земли только потому, что какие-то зажатые пиздюки наконец-то выяснили: Земля круглая. Этому парню тридцать с чем-то, и он что-то вроде звезды. Даже стюарды – эта безобразная пародия на мужиков – все выступают в амплуа Эрни Уайза
[51] на фоне его понтовитого кривлянья. Ради хохмы решаю с ним посостязаться: кто из нас самый жеманный, самовлюбленный и выебистый на борту.
– Ну когда я уже вы-ыпью в этой убийственной поездке, – трясу рукой, чтобы показать нервозность, а также продемонстрировать упругость кисти.
Эта хитрость влечет непредвиденные последствия: бесноватый жопошник западает на меня не по-детски, приняв мою олимпиаду среди нарциссов за форму пидорского соблазнения.
– В этом говорке заме-етен кельт! – в восхищении вопит хабалка.
– О да, вы правы, – парирую, – все из-за того, что я впервые за долгое время побывал по эту сторону Адрианова вала. А я-то уж думал, мой внутренний Мел Гибсон впал в спячку.
– Вовсе нет, уверяю вас, он жив-здоров, вот только без заманчивой шотландки!
Внезапно над нами вырастает стюардесса с бокалами шампанского.
– Сестра милосердия, – мигом осушаю один и тянусь рукой за другим. – Можно?
Она снисходительно улыбается.
– Вы должны меня простить, – прижимаю пустой бокал из-под шампуса к груди, – я так боюсь летать!
– Да бросьте, – говорит хабалка и берет свой бокал. – Я очень волнуюсь – у меня в грузовом отсеке мои собачки, два лабрадуделя, и они не привыкли путешествовать.
Когда заглатываю добавку шампуса и самолет разбегается, а потом взлетает, рассказываю взбудораженному педриле страшилку про двух питбулей в грузовом отсеке самолета, один из которых оторвал другому нижнюю челюсть.
– Набросились друг на друга, после того как багаж съехал и их придавил, – перевешиваюсь и понижаю голос: – На этих рейсах о животных никто не заботится. У вас же есть страховка?
– Да, есть, но…
– Но пацанчиков все равно не вернешь. Понимаю.
Он ахает от страха, когда самолет выравнивается и бибикает сигнал ремней безопасности, а я встаю, чтобы изучить низшие слои общества, оставляя его повариться в том кошмаре, в который теперь превратился для него полет.
Эконом-класс самолета – фактически спальный раён в небе. Спад втиснулся в место у окна. Ё-мое, этот южнолитский обсос буквально напоминает оживший труп. Майки напряженно сидит рядом с ним, а Юэн кемарит через проход, весь в своих мрачных и депрессивных мыслях. В каком поразительном мире мы живем: десять минут пошуровал хуем у шалавы в сраке – и всю жизнь себе поломал.
– Как тут мужики? Настоящие мужики, – закатываю глаза, не выходя из режима манерного курсирования на высоте тридцати тысяч футов, – пехотинцы стойко держатся в эконом-классе?
– Я с тобой не разговарюю! – кричит Спад.
