– Секс-бомба со Стенхауса, – шепчет он Карлу на ухо.
– Отвечаю, – парирует тот.
Неуверенный и деморализованный Конрад выходит вслед за Карлом на сцену, и танцпол мгновенно редеет. Конрад частично возвращает народ, врубая два своих больших хита раньше, чем было запланировано, но выглядит недовольным, и публика чувствует его отчаяние. Ситуацию спасает Рентон, подбадривая свою звезду из-за кулис большим пальцем вверх, когда нервничающий диджей на него поглядывает.
Вдруг за плечом у Рентона появляется Больной. Сжимая в руке пиво, он машет пакетиком кокса и кивает на туалет.
– Этот пиздюк очкует, – говорит Больной. – Хотел бы я посмотреть, как он вырезает почку.
– Видать, он бы ее захавал, – смеется Рентон и идет за ним. – Иму полезно хоть раз сыграть вторую скрипку. Это ж олдовая толпа матерых фанатов хауса. Народ, который ценит классную музыку. И они помнят.
Они добираются до туалета. Больной насыпает дорожки, глядя на Рентона и чувствуя странную любовь и ненависть, которые не в силах объяснить. И то и другое кажется компромиссом, но в то же время окрыляющим и необходимым. Когда Рентон занюхивает дорожку, Больной говорит:
– Знаешь, я тут подумал, как ты можешь вернуть Бегби его бабки.
– Бесполезняк. Пиздюк веревки с миня, нахуй, вьет. Он не возьмет их. Он знает, чё я иво вечный должник и чё это миня убивает, нахуй.
Больной берет свернутую купюру, выгибая брови:
– Ты же знаешь, что у него в Эдинбурге выставка, да?
– Угу, мы на ней играем.
Рентон слегка приоткрывает дверь туалета – глянуть на Конрада, – а потом замечает Карла, который уже развлекается с Клаусом и несколькими женщинами, включая Шанель Хеммингуорт, пишущую о танцевальной музыке.
Когда он закрывает дверь, Больной втягивает дорожку и выпрямляется как пружина:
– А за пару дней до этого он выставляет на аукцион «Литские головы».
Рентон пожимает плечами, приступая к следующей пуделиной лапе:
– Ну и?
– Ну и купи эти головы. Набавь цену, а потом выиграй аукцион, переплати за них.
Лицо Рентона расплывается в улыбке:
– Если я набавлю цену за головы и куплю их дороже, чем они стоят…
– Ты вынудишь его взять лавэ. Так ты погасишь свои обязательства – вернешь пиздюку то, чё ему должен.
– А мне по приколу, – улыбается Рентон, проверяя свой телефон. – Помяни чертяку, – говорит он, показывая эсэмэску, которая только что пришла от «Франко».
«Есть билеты в представительскую ложу на финал Кубка в Хэмпдене для тебя, меня, Больного и Спада».
Выкатив глаза, Больной говорит:
– И вот этот пиздюк Бегби добровольно совершает великодушный поступок, в самый первый раз за всю свою жизнь. Что за день, бля!
– Ну, такой он теперь и есть, мистер Паинька, – говорит Рентон.
23
Бегби – Чак Поц
Вспомнил за то, как с этим парнем познакомился, в тюряге еще. Миня неслабо поразило, чё крупная голливудская звезда ко мне на стрелку придет, прямо на крытку ебаную. Прикол в том, чё он хотел, чёбы я помог иму к роли отморозка подготовиться. Иму надо было акцент подделать, у них там европейский артхаусный режиссер хотел кинчик по книжке какого-то детективщика забацать. Оно и понятно: пиздюк, чё ее написал, гору бабок поднял, но миня никада эти книжонки не прикалывали. Их же для терпил пишут: завсида полисыю охуенными, блядь, героями выставляют.
А полисыя – никакие не охуенные герои.
Када я увидел этого симпатичного, хоть и малорослого молодого мужика в кожане, с зализанным назад темным хайром, я перво-наперво пиздюку карты выложил. Скал, чё не хочу борзым показаться, я ж допускаю, чё в Америке это не так, но тока в Соединенке Чак Поц – имя чудацкое. Скал иму, чё с такой погремухой он тут конченым пиздюком выглядеть будет. Само собой, он за эту хуйню в курсах был: скал мине, чё настоящее иво имя – Чарльз Поцора, ну и он теперь уже врубился, чё в Соединенке это чё-то совсем другое значит, но оно уже к ниму привязалося. Агент пиздюка скал, чё имя у него «чересчур латиносское» и иму не будут ведущих ролей белых англосаксов давать. Ну как типа Николас Коппола Николасом Кейджем стал, так и Чарльз Поцора стал Чаком Поцем.
Кароч, работали мы с ним в тюряге: он слушал, а я и еще некоторые парни иму втирали. Мы сделали записи с тренером по диалектам, ебаньком с полным хавальником мудей, чё за акценты Шотландии пиздоболил. От чувака нихуя понту не было. Я Чаку всяко-разно за тюрягу обрисовал, как под такими типа Тайрона ходил. Дохуя всего полезного иму напел, но акцент у ниво в том кине все равно ржачный был, кабута взяли тово завхоза с «Симпсонов» и лет на пять мудачка на герыч у нас на Кёркгите присадили. Но парень подход имел, смарел на тибя, кабута в натуре слушал, кабута ты особенный. Он всех этих громких заяв напел, чё мы, мол, братья навек. Свидимся в Голливуде!
За язык никто ж не тянул.
Ни разу за шесть лет от этого пиздюка ничё не слыхал, даж после того, как откинулся. Даж после того, как грил своему агенту посылать иму приглашения на выставки, на мою свадьбу и на крестины малютки Грейс. Так я узнал, чё актеры – пиздоболы, а самые лучшие брехуны в собственный фуфляк верят, када иво гонют. Потом, пару месяцов назад, он такой на одну с моих выставок подваливает. Чисто забредает со свиточкой своей. Грит, чё хочет бошку Шармейн Гэррити, своей бывшей женки, с конкретными увечьями.
Скал иму, чё предпочитаю свои заказы в секрете держать. Может, встретимся кофейку попить? Кароч, Чак набрал, и я поехал в Сан-Педро, а щас мы вдвоем по вершинам холмов гуляем. Хоть они и возвышаются над портом, тут можно с глазу на глаз перетереть, особенно на этой безлюдной океанской стороне, с обрывом над серыми камнями внизу и плескающимся об них приливом. Говорю ему, чё обожаю шум прибоя и клекот чаек.
– Когда я был ребенком, мы ездили в Колдингем. Это в Шотландии. Утесы с камнями внизу, как здесь, – гружу иму. – Мама всегда говорила мне, чтобы держался подальше от края, – улыбаюсь. – Понятно, я никогда не слушался.
Чак карабкается вперед, с этой широкой лыбой на щачле.
– Даже не сомневаюсь, чувак! Сам был такой! Мне всегда нужно было дотанцевать до самого краешка этого проклятого обрыва, – и он легким шагом к кромке подходит. Зажмуривается. Руки вытягивает. Ветер волосы ему вверх взметает. Потом он опять открывает эти свои хлопалки и вниз на камни сморит. – Мне тоже нужно было пройти через всю херню! Так уж мы устроены, бро, дотанцовываем до края, а потом мыыыыыыыыыыыыаааааааааа…
Со всей дури в спину пихнув, сталкиваю Чака в эту пустоту, и голос иво сжимается до крика, замедляется, рассеивается. Потом тишина. Отворачуюсь от края и чуйствую солнце на лице, подымаю руку, чёбы моргающие глаза прикрыть. Делаю глубокий вдох и поворачуюсь обратно – глянуть на размозженный труп, чё внизу на скалах валяется. Вокруг ниво прилив пенится, и это напоминает мине, какой он был в конце «Его называют убийцей».
