Вижу, чё Бегби это сечет, но нифига не говорит. Заваливаем в забитый толпой паб в Гованхилле и умудряемся поймать официанта. Все в улете, будто во сне. Кабута у них щас был самый классный трах в жизни и они до сих пор балдеют. Потом выходим в город и забредаем в пару пабов в центре Глазго. Веселье продолжается всю обратную дорогу до Эдинбурга на поезде. В центре Эдинбурга шиза, но када добираемся до Лит-уок, там просто полный атас, нахуй!
Тачка заберет миня в 3:30 с дома моего старикана и отвезет в Ньюкасл на «изи-джет», чё вылетает в 6:05 на Ибицу. Я не парюсь, чё сваливаю с вечерины: я ж сто процентов уверен, чё, када вернусь, она еще не закончится. Получил кучу эсэмэсок от Карла. Они иллюстрируют его переход от отрицания к враждебности, принятию и, наконец, прощению, подчеркивающим эпохальность события:
«ЧЁЗАНАХ?»
«ФАРТОВЫЕ ГОВНЮКИ!»
«ДАВНО ПОРА БЛЯДЬ, ЛИТСКИЕ ПИЗДЮКИ!»
«ВЕЗУЧИЕ ПИЗДЮКИ, ПОЛ НАШЕГО БЛЯДЬ ПЕСЕННИКА ИЗУРОДОВАЛИ!»
«ХУЙ С НИМ, МОЛОДЧАГИ ВЫ».
Заглядываю к бате позлорадствовать, но старой гуннский говнюк с Глазго в кровати и прикидывается, кабута спит, а я не хочу иво будить, если он вдруг не прикалывается. Пишу на клочке бумаги «ССХ»
[59] и прикнопливаю к кухонной доске, чёбы он увидел. Не можу тут усидеть: вертаюсь обратно в Лит и снова зависаю с парнями, начиная с «Вайна».
Мы с Больным долбим снежок с толпами остальных. Угарная ночь проносится кувырком, целое море лиц проплывает мимо, будто на карусели: некоторые давно забыл, другие смутно припоминаю, многим искренне радуюсь в бесконечном потоке панибратства. Решаю подойти к Бегби, пока он в настроении, и сделать последнюю попытку, прежде чем пустить в ход план Больного.
– Те бабки, Фрэнк, можно я их просто тибе отдам? Мине это надо.
– Мы это уже обсудили, – грит он, и взгляд у ниво такой, сука, ледяной, чё с миня аж хмель спадает. Я думал, он уже разучился так смареть. Ну и я, конечно, забыл, как это леденит душу. – Ответ всегда будет один и тот же. Не хочу больше за это слышать. Никада. Так?
– Логично, – говорю, а сам думаю: «В общем, я дал пиздюку шанс». Теперь придется каждый ебучий день любоваться на ниво, Больного и Спада, ну и на сибя самого, ведь «Литские головы» будут моими. – Следущее, чё ты от миня услышишь, – встаю и затягиваю песню: – У НАС ЕСТЬ МАКГИНН, СУПЕР-ДЖОН МАКГИНН, НЕ ДУМАЮ Я, БЛЯДЬ, ЧЁ ТЫ ДОГНАЛ…
Франко снисходительно улыбается, но не подпевает. Он редко исполнял футбольные песни. Но Больной лихо поет дуэтом, и мы от всей души обнимаемся, а припевку в мильонный раз подхватывают по всему бару.
– Я прощаю все те разы, када ты миня наябывал, – заявляет Больной, пиздец упоротый. – Я не променял бы эти минуты ни на что в жизни. Нам повезло, – он поворачивается к Франко, – повезло, чё мы с Лита, самого пиздатого места на свете!
В ответ на эту речугу, от которой он много лет назад протащился бы (но которая никада бы не прозвучала тада с уст Больного), Франко лишь еле пожимает плечами. Ебанацкая штука жизнь. В чем-то мы остаемся такими же, а в чем-то меняемся. Ё-мое: последние пару недель – как на американских горках. Увидеть в самопальной операционной Спада с вываленными потрохами и как Больной с Майки Форрестером вырезали ему почку – это, конечно, шиза, но наблюдать, как «хибзы» выигрывают Кубок Шотландии в Хэмпдене, – вот где полная неожиданность и вынос мозга. Чешем на Джанкшн-стрит и вниз по Уок, вертаясь обратно в город. Обошли, наверно, все бары в Лите. Бегби, не отметелив ни единой души и даже не заложив за воротник, держится почти до двух ночи, после чего запрыгивает в таксо и валит на хату к сестре.
Мы продолжаем, потом я вызываю тачку, чёбы забрала миня снизу Уок, где такая толпень, какой я никада в жизни не видел, и атмосфера невероятная. Это не просто выигрыш Кубка, а смахивает на магический катарсис для всего сообщества, которое несло в себе невидимую травму. Не можу поверить, какой громадный психологический груз снят с моих плеч: я ж не думал, чё мине настока было не похуй на «хибзов» и на футбик все эти годы. Я так понимаю, тут все дело в том, кто ты и откудова, и раз ты эмоционально вложился, это может не проявляться, но никада не проходит и отпечатывается на всей оставшейся жизни. Чувствую себя опиздененно, и я духовно связан с каждым хибби, включая водилу с автопроката, которого никада за свою житуху до сегодня не встречал. Но мине в натуре надо покемарить – наркота выветривается, и прострация стучится в дверь этого невообразимого кайфа, а водила долдонит за матч, и его так распирает, чё он хлопает по крыше таксо и сигналит в безлюдную темноту, пока мы мчимся по пустынной А1.
Сажуся на самолет в невменозе и, хотя кругом идет гульба туристических толп, погружаюся в глубокий ступор. Через три часа скатываюсь на землю, со слипшимися глазами, сопливым и заложенным клювом, и в аэропорту волшебного острова миня встречает Карл, спрыгнувший с гэтвикского рейса час назад.
– Где тачка? – квело спрашиваю.
– Нахуй тачку: я уже взял для нас в баре бухло.
– Я ночь не спал, братан, мине надо, блядь, покемарить. Во время полета я вопще в кому впал и…
– Нахуй кемарить. Вы ж Кубок выиграли, припездол. Сто четырнадцать лет! – Карл мечется между крайним отчаянием и призрачным ликованием, которого и сам не может до конца понять. Но пытается. – Я ненавижу вас, говнюков, и это самый странный день с моей жизни, но даж я хочу иво отметить. А чё я подколол тибя за пять – один, так ты заслужил.
Вспоминаю, как подкалывал за 7:0
[60] своего брата Билли и Кизбо, своего несчастного старого корешка с Форта. Врубаюся, чё для них это, наверно, никада не значит так же много, как для тибя. Миня просто харит, как подумаю, чё они щитали миня просто каким-то тупым тормознутым межеумком, каким я Карла щитал. Но зато я на старикане потом оторвусь!
Чешем в бар. Всего два бокала пива и пара дорожек снежка, и я уже не чувствую себя выжатым лимоном.
– Спасибо тебе, братан, – говорю иму. – Именно это мне и было надо, теперь я уже не вырублюсь на твоем сейшене – а ты отожгешь так же, как отжег в Берлине.
– Все благодаря тибе, Марк, – говорит он, окосев, и стискивает мине плечо, – ты верил в меня, када я сам перестал в себя верить.
– Но Конраду, небось, понадобится психотерапевт!
– Гоношистому мудозвону полезно по щам отхватить. Ну и еще на дорожку, – говорит он, заказывая две полупинты чистой водовки.
– Я не можу это выпить… – упираюсь, хотя понимаю, чё именно это щас и сделаю.
– Пошел нахуй, слабой хобо. Сто четырнадцать лет!
Шатаясь, выходим к мотору, солнце слепит. Парень не особо рад, что мы заставили его ждать, и говорит, что у него еще одна работа горит, явно раскручивая на чаевые, которые я иму потом забашляю. Карл играючи хлещет водяру. Это самоубийственное пьянство, и это нихуя не помогает общению.
